|
Вот в какой поэтичной форме тувинский шаман Куулар Кен- денчик Сембилович, родившийся в 1902 году, излагает мистическую суть бытия и космический полет из неизреченной выси в земную реальность: Я родом оттуда, где черное небо, И я превратился в легкий ветерок, И я спустился вниз, где мгла, Итак, я веду воздушную разведку. И вот я оказался в другом краю, Между планетой Шолбан и звездами. И мой путь очень далек и труден, И поэтому лечу дальше, ведя камланье. И вот я долетел до белого неба, И меня светлое солнце жгло, И мне пришлось оттуда удалиться вдаль, И медленно, и плавно спускаюсь я вниз. Воздушный свой путь я продолжил вниз, И долетел я плавно до самой луны. Хладная луна меня ударила тогда, Еще медленнее и плавнее спускаюсь я вниз. И вот я долетел до самых туч, наконец, Где я растерялся и заблудился в тумане. Вскоре я покинул те тучи, опять спустился, И так я приземлился там, где седые хребты. Как поясняет Олард Диксон, под понятием Черное Небо подразумевается не небо, как таковое, а мистическое пространство за небесами — источник негіроявленной мудрости[75]. Эта мудрость лежит за гранью концептуального мышления, поэтому ее невозможно изобразить и описать. Черное Небо — поэтическая метафора мистического переживания. Однажды после беседы с Марком Шагалом великий русский поэт Андрей Вознесенский произнес фразу, в которой, быть может, содержится квинтэссенция метафизики: Поле любимо, но небо возлюблено. Небом единым жив человек. Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек. (Андрей Вознесенский, «Васильки Шагала») И как тут не согласиться с поэтом и художником, особен вспоминая восхитительную «Прогулку» и «Над городом» Мас Шагала? Определенно, в этих работах есть что-то экстатически шаманское (шаманский полет души)... как впрочем, есть оно всем по-настоящему гениальном творчестве поэтов, художниь и музыкантов. О неизреченном можно говорить по-разному. И в каждой тафоре и символе будет своя правда (конечно, если эти метафор символы отражают настоящие переживания неизреченного и вьісказуемого). Увы, когда у человека нет подлинных переживаний сакрг ной реальности, он склонен впадать в излишний формализі догматизм. Ему кажется, что о божественной реальности мо> сказать лишь каким-то одним единственным образом. Все, чт< совпадает с его представлениями, он склонен отрицать как е; или заблуждение. Особенно, если дело касается мифов далеу архаического прошлого. Как пишет Мирна Элиаде: «Современ представитель западной цивилизации испытывает определег замешательство перед некоторыми формами проявления свяи ного: ему трудно допустить, что кто-то обнаруживает проявле священного в камнях или деревьях. Однако <...> речь не иде обожествлении камня или дерева самих по себе. Священным ням или священным деревьям поклоняются именно потому, они представляют собой иерофании, т. е. “показывают” уже н совсем иное, чем просто камень или дерево, а именно — свяі ное, ganz andere»1. — 90 —
|