Семинары книга 20. Еще

Все эти разговоры о материи и форме — разве не наво­дят они на мысль о старой как мир истории совокупления? Увидев это, он понял бы, что дело совсем не в том, что он думал, что никакого познания нет, что наслаждения, в ко­торых нам видится его призрак, представляют собою лишь нечто вроде радужного спектра белого света. С той единс­твенной оговоркой, конечно, что наслаждение, о котором здесь идет речь, лежит, само по себе, вне спектра.

Речь идет о метафоре. Что касается наслаждения, нужно признать: все, что по отношению к наслаждению, которое являлось бы сексуальным отношениям адекватно, являет­ся чистым жульничеством — все это опирается на ложную целесообразность. И потому любые наслаждения являются лишь соперниками той целесообразности, о которой мож­но было бы говорить, имей наслаждение с сексуальными отношениями хоть малейшую связь.

4

Я остановлюсь ещё немного на фигуре Христа, потому что это персонаж очень важный и потому что это вернет нас к теме барокко. Не случайно мой дискурс называют ба­рочным.

Я хочу задать вам один вопрос: какое значение имеет для христианского учения наличие у Христа души? Учение это говорит исключительно о воплощении Бога, воплощении в теле: страдание, которое претерпело это лицо, обернулось, как полагает это учение, наслаждением для другого. Нет ни­чего, чего бы здесь не хватало: для души просто не остается места.

136

Жак Лакан

Ещё: глава IX

Во Христе, даже воскресшем, главное — это его тело: то, благодаря чему общение с Ним принимает форму инкор­порации, поедания — Церковь, невеста Христова, доволь­ствуется, как видим, оральным влечением, нисколько не нуждаясь в совокуплении.

В той области, где влияние христианства оказалось все­поглощающим, в искусстве — именно здесь очевидна стано­вится моя близость к барокко, которую я охотно готов при­знать — на первый план демонстративно выходит тело; тело, чей облик выдает наслаждение: поверьте человеку, только что вернувшемуся из Италии с ее оргиями барочных цер­квей. Только совокуплению здесь нет места. Но отсутствие его не значит, что искусство это рассчитано на ханжей. Оно просто остается вне поля зрения, как и в жизни, невидимо пронизанной облекающими его фантазмами.

Нигде, ни в одной другой культуре, исключение это не заявляет о себе с такой откровенностью. И хотя я свои вы­сказывания строго дозирую, скажу больше: нигде, кроме как в христианстве, не обнаруживает произведение искусства столь неприкрыто, чем оно на самом деле везде и повсюду является — непристойностью.