Семинары книга 20. Еще

Количество мыслей, которое подобная картина мира, Weltanschauung, подразумевает, исчислению, ясное дело, не поддается. Неизменным остается эквивалентность мысли и мыслимого.

Что безусловно отличает свойственный традиционной науке способ мышления, так это его, так сказать, классицизм — аристотелевское царство классов, родов и видов, заключа­ющее в себе индивида как частную разновидность. На этом строится определенная эстетика и зиждется определенная этика. Эту этику я определю очень просто, так просто, что это может вас вогнать в краску, но не надо торопиться с вы­водами — итак, мысль на той стороне, где власть, а мысли­мое на другой стороне. Это легко прочитывается уже в том, что рычагом власти, является, по сути, речь — она одна объ­ясняет и дает отчет.

Бихевиоризм в рамки этой классической модели вполне укладывается. Это dit-manche, рычаг речи, а значит, diman-che, воскресенье: тот, по выраженью Кено, праздник жизни, что оборачивается, как он же показал, одичанием.

С первого взгляда это вовсе не кажется очевидным. Хочу, однако, заметить, что Праздник жизни Кено нашел себе бла­госклонного читателя в Кожеве, человеке, в истории мысли далеко не последнем, который разглядел в этой книге ни больше ни меньше, как абсолютное знание — то самое, что было обещано нам в свое время Гегелем.

128

Жак Лакан

Ещё: глава IX

2

Как кто-то недавно уже обратил внимание, мое место — сам ли я его занял, или он мне его указал: йязык неиспове­дим — скорее всего, на стороне барокко.

Иными словами, он применил ко мне термин, заимство­ванный из истории искусства. Поскольку история искусст­ва, как всякая история, и как всякое искусство, не творятся руками, а достаются, скорее, из рукава фокусника, необ­ходимо, прежде чем я продолжу, сказать, что под барокко, собственно, понимается — субъект этого понимается не бо­лее активен, конечно, чем тот, что в предыдущем предложе­нии занимает место.

И это понуждает меня обратиться к истории христиан­ства. Вы такого оборота не ждали?

Барокко берет свое начало в одной небольшой истории — истории Христа. В текстах, поведавших историю одно­ го человека. Не удивляйтесь, пожалуйста — он сам называл себя Сыном Человеческим. И дело даже не в самой по себе благой вести — дело в том, насколько благовестники для этой вести идеально подходят. Именно эта сторона дела представляется мне наиболее интересной. Все они пишут так, что нет в их повествованиях ни единого факта, кото­рого нельзя было бы легко оспорить — и на удочку эту, Бог свидетель, все, естественно, клюнули. Но при всем том тек­сты эти целят в самое сердце истины, истины как таковой, не смущаясь тем, что высказать ее можно, как я сказал вам, только наполовину.