|
Сама привычность такого поведения и – шире – мироощущения служит Мужику высшей санкцией: "Даўней людзі яшчэ не былі такія хітрые, як цепер... ніхто нікого не ашукоўваў, каб і яго людзі не ашукалі. Толькі вось з’явіліса такія людзі, што захацелі забагацець, от і пачалі яны ашукоўваць да крыўдзіць людзей. І нарэшце пашло па сьвеці такое круцельство, што кожын адзін другого ашукоўвае да толькі наравіць, каб яму было добрэ. Але трасца яму ў зубы, а не дабро, бо заўжды знайдзецца яшчэ хітрэйшы, што й яго ашукае або гарэй скрыўдзіць" [189, с. 247]. Итак, вновь должное место. Если раньше, в золотом веке, люди могли позволить себе абсолютную честность, то сейчас "усе такія", а прожить можно, лишь будучи, "як усе". Хитроумия востребует не только прямая необходимость (добывание денег, усовершенствование быта и т.д.), но и представление об изначальной, но впоследствии безнадежно нарушенной справедливости. Только так – отплатив обманом за обман – можно вернуть вещи и отношения к их исходному "золотовечному" состоянию. Потому в сказке "Новы чорт" Мужик, найдя в своей кадушке развратника-Попа, повадившегося к его жене, обваливает недостойного священнослужителя в дегте и в перьях и продает под видом черта. Таким образом крестьянин не только получает прямую выгоду от продажи (что тоже немаловажно), а и сызнова задает нарушенный статус кво: замаравший себя безнравственностью Поп приобретает самый подходящий для него облик. Обратим внимание и на то, что крестьянин наказывает Попа в его же собственной системе координат, придав ему хоть отрицательный, но религиозный образ. Такого же рода "гомеопатическое" наказание постигает и ксендза в сказке "Мужык, пан і ксёндз". Хитроумный Мужик сымитировал конец света: налепил на раков зажженные свечи, сам прикинулся ангелом, явившимся за ксендзом, сунул его в мех и отнес к пану в свинарник. Обман (не просто социальный – фатальный, следствие общей порчи бытия) должен наказываться только обманом. Для Мужика бесспорно, что именно он имеет на обман исключительное право: ведь все иные (Пан, Поп, Ксендз) могут улучшить свое бытие другим, более законным способом, хоть и не торопятся это делать. Кража как высший пилотаж: авантюризм в белорусской сказке. Практическая реализация обмана – кража. Здесь необходимо учитывать, что сказка и реальность согласованы не прямо, а опосредованно. Как известно, "сказка – ложь, да в ней намек...". По единому мнению исследователей, воровство в народе всегда считалось большим грехом [148, с.115]. По воспоминаниям мемуаристов, в белорусской деревне родители сурово наказывали детей даже за самую малую кражу, например, за сорванное с чужой ветки яблоко. Потому воровство было явлением чрезвычайно редким. Об этом свидетельствует и такое наблюдение: "Рядом с входной дверью прорезали небольшое окошко. Через него, уходя из дому, закрывали его на засов, через него и открывали. Эти запоры были чисто символические, потому что о предназначении окошек знали все, но крали в деревне так редко, что хозяев такая система полностью устраивала" [197, с. 48]. Доказательство того, что подобные утверждения не являются лакировкой действительности, – до сих пор принятая во многих деревнях манера не закрывать входных дверей на замок. Однако сюжетной пружиной сказочного действия часто является кража. Почему ворует герой белорусской сказки? Неужели лишь из-за забитости и закабаленности, когда надежды на праведное достижение хотя бы самого малого "дабрабыта" разбиваются в прах? Отчасти, вероятно, так и есть. Однако причина глубже. В определенных аспектах кража есть выражение несмиренного, хоть и подавленного авантюрного и даже творческого духа. Так, в упоминавшейся уже сказке "Аб Сахарку-злодзею" герой не только "облегчает" панское хозяйство на жеребца и быка, но еще и не отказывает себе в возможности насмеяться над Попом и получить за это деньги от Пана. Более того, крестьяне осмеливаются не только обобрать Пана до нитки, но и обратиться к нему, как к арбитру – дабы он помог поделить награбленное ("Як і з дурня часам разумны"). — 99 —
|