|
"Непонимание" панских вопросов может принимать облик "недослышания": – Чалавечку, чый гэта двор? – Гэта, пане, мой чорны вол! – Да я пытаюся, чый гэта паліварак? – Гэта, пане, мая саха і падпалак! [140, с.91]. Здесь идет речь уже не о человеке, а об имуществе. Панский двор (усадьба, фольварк) во всем своем великолепии создан крестьянином (черным волом, сохой, а главное – руками), и Мужик об этом никогда не забывает. Модель "недопонимающего-недослышащего" поведения означает здесь утверждение собственного достоинства, но утверждения неявного, косвенного. Белорус недемонстративен: ему гораздо важнее внутреннее знание того, что он поступает правильно, чем оценка Пана – самого чужого из всех "образов чужих". Впрочем, соображения безопасности тоже играют отнюдь не последнюю роль. Тому же служит подмена переносного смысла прямым, отчасти переданная в первом примере. Наиболее выразительно и тонко эта языковая игра проводится в следующем диалоге: –Мужык, мужык, хто ў вашам сяле высшый? –Знаю, панок, і ведаю: ёсць у нашым сяле Аўдзей – вышэ за ўсіх людзей! –Дурак, мужык! Я ў цябе пытаю: ці ё ў вашым сяле галава? –Знаю, панок, і ведаю: ё у нашага пана бугай – галава бальшая, прабальшая! –Дурак, мужык! Я ў цябе пытаю: каго вы ў сябе баіцеся? –Знаю, панок, і ведаю: ё у нашага пана сабака – хто йдзе, кол нясе, я іду – два нясу" [140, с.19]. Рисунок: Белорусский крестьянин нач. ХХ века –З.В. Шыбека, С.Ф. Шыбека, с. 37. Белорусская хата – Этнография Беларуси, 317. Такое уклоняющееся поведение дает возможность "сохранить лицо", в очередной раз попрактиковавшись в виртуозном владении эзоповым языком, и одновременно – избегнуть прямого конфликта. Если же пассивное сопротивление не приводит к нужным результатам, Мужик переходит к более активной форме – обману. Обман как тактика достижения своих интересов. Обман в белорусской сказке – своеобразный механизм достижения того, что положено по праву, но чего невозможно достичь напрямую. Не случайно объектом обмана со стороны Мужика, как правило, являются те, кто находится выше в социальной иерархии. Еще раз оговорюсь, что идея справедливости для белорусского крестьянина имеет особую окраску: "справедливость-на-месте" должна отображать связь высшего бытия с повседневным "здесь-бытием". Потому обманывая вышестоящих, Мужик нередко опирается на религиозные и/или мифологические представления, более того, практически использует их в своих нуждах, или, по его убеждению, в нуждах справедливости. Так, Пан из сказки "Брахня" [191, с.61-62], который верит всем небылицам, за хорошую плату просит мужика Ахрема рассказать такую небыль, чтобы он (Пан) не поверил. Ахрем нанизывает одну ложь на другую – и реку-то он сжег, и медведя наизнанку вывернул, и с отцом и дедом на небе пьянствовал, но Пан "верит" всему. Однако стоит Ахрему заикнуться о том, что в пекле видел панского отца, и на нем черти смолу возили – как Пан немедленно кричит: "Брехня!". Обратим внимание, во-первых, на то, что Мужик – даже самый негодный по крестьянским меркам (Ахрем – пьяница и лентяй, не имеющий даже хозяйства, а по меркам крестьянства, это уж совершенно потерянный для правильной жизни человек) – заведомо умнее пана; во-вторых, что образ иного мира (реального или вымышленного) можно заставить служить сиюминутным бытовым нуждам. Отметим и тонкую игру на психологических нотах, которая обеспечивает успех всего предприятия. В другой сказке Мужик подобным же образом надувает корчмаря: якобы на "том" свете он видел родителей последнего, и они просили передать лошадей и одежду, что преданный сын незамедлительно исполняет. Если в первом случае крестьянин играет на гордыне пана, то во втором – на семейственности, одном из опорнейших качеств еврейского менталитета. Стать тонким психологом Мужика вынуждает незавидная жизнь, породившая модель окольного пути как возможности добиться своего исключительно косвенным способом. — 98 —
|