|
В письмах мы сталкиваемся с противоположной ситуацией. Этноним "белорус" (вариант: "белорусс"), а также слова "белорусский", "Беларусь" ("Белоруссия") используются очень широко. Контекст их употребления указывает на нерасторжимость этнического и национального: Беларусь предстает и в качестве "родной земли" (этнический аспект), и в качестве автономного – пусть и условно (впрочем автор об этом на тот момент не догадывается) – элемента государственного целого (национальный аспект). Противоречий между этими контекстами в письмах нет: порой они даже сливаются. Я уже говорила о том, что слово "наши" одновременно используется и в смысле этнонима ("есть там и люди наши, и связь с ними поддерживается" или "может быть, это только свойственно нашим людям"), и в смысле политонима, символически выраженного в образе советской армии: "Наши гонят немцев, каждый день идут вперед" (98). Вероятно, на сравнительно быстром формировании этнонима (от "мужыка" к "белорусу") сказалось влияние двух тенденций. Первая проявляется в понимании белорусского литературного языка и созданных на нем текстов как основы культуры. Логика здесь такова: я – белорус, поскольку тружусь на благо Беларуси и свои произведения создаю по-белорусски. Именно из сферы литературы черпается почтение к слову "белорус", воспетому Богушевичем, Купалой и др.: "я помню, что новый язык (литературный), на котором я встретил и стал читать Купалу, Багдановича, Алеся Гаруна, сперва удививший меня ("у нас так не говорят"), а потом ставший глубоко кровным и родным, потому что я на нем мыслил…" (227). Вторая тенденция связана с официальной этнической принадлежностью (в том плане, в котором в СССР употреблялся термин "национальность") – "белорус", "БССР". В этничности белорусского интеллигента военных лет эти тенденции совмещены. Особенно важно, что они совпадают в функции преодоления "местных" различий: новая Беларусь выглядит не совокупностью локальных участков, как это было свойственно традиционной этничности, а целостным ареалом, обладающим особой культурой. Отсюда – исчезновение самоназвания "мужык", представлявшего белоруса как особый этносоциальный тип. Тем не менее – пусть и в ослабленном виде – в письмах прослеживается и традиционный "местный" компонент: "по слухам, и наши случаки не подкачали. И там сильно развито партизанское движение" (133). Тем самым самообраз В. представляет структуру, содержащую три компонента: "белорусский советский писатель", "белорус", "случак". Думается, в те годы аналогично сознавало себя и большинство других представителей белорусской интеллигенции. — 237 —
|