|
Итак, с одной стороны (традиционно-крестьянский менталитет), сын понимается как наследник, с другой (менталитет Модерна) – наследство, которое он получит, невещественно. Это не просто совокупность практических умений и навыков социализации (и тем более, не "гаспадарка", как в сказках) – это знания и эмоции, которую следует развивать, приобщая ребенка к культуре. Отец пытается делать это на расстоянии: "Читаешь ли ты им сказки из "Гуси–лебеди"? Что им нравится и вообще, интересуют ли их сказки?"(125) "Какие ты новые стихи выучил? Ты проси маму, чтобы она тебе читала стихи и книжки. Помнишь ли ты еще "Трудно дело птицелова"? Когда я приеду к вам, или ты с мамой и Наталочкой ко мне приедете, ты мне расскажешь все новые стихи, что ты выучил" (18). Рисунки (белорусские дети): Девочки в национальных нарядах – Этнография Беларуси, 500, 501. Мальчик (портрет "Костик") –– Сучасны беларускі партрэт, с. 77. Большое значение придается тому, чтобы дети знали родной язык: "Через год-два [сын. – Ю.Ч.] будет учиться в школе. Только бы на своей родной земле и на своем родном языке. Оленька, он понимает хоть, когда ты ему читаешь белорусские стихи?... Вилика именно в таком возрасте надо учить языку – настоящему – живому, народному" (227). Важно и то, что максима "як усе", являющаяся императивом воспитания в традиционной культуре, у носителей нового типа менталитета подвергается сомнению: "Это очень интересная деталь, что Вилик в саду чуждается коллектива... Черта эта необходима и полезна, но только когда не дать ей возможности перерасти в свою противоположность – в пренебрежение, в самолюбие и ненужную гордость. Умение наблюдать, умение сомневаться, самому оценивать явления по-своему – все это необходимо" (204). Но поскольку тип менталитета советского интеллигента "модерен" не в полной мере, в письмах, пусть и в шутливой форме, встречаются фрагменты, отсылающие к традиционному строю отношений (в частности, к идее мужского доминирования): "Мой умница, мой хороший сынок… Вот он один там среди вас, баб, мужчина, а вы его обижаете. Скажи ему, что я приеду, и мы с ним вместе за вас "возьмемся" (131). Ценность ребенка понимается и в контексте связи с прекрасным будущим, и в более "органическом" контексте: ребенок видится автору мерилом естественности, нравственности: "Все что искренне – естественно. Вот почему дети не любят лицемеров и сразу же их угадывают. Сам по себе мир, природа – это ребенок, ибо она естественна" (77). Как традиционный компонент в новом типе менталитета можно рассматривать не только содержание, но и форму воспитания детей, в белорусской культуре искони отличавшуюся мягкостью, отсутствием директивности: "Вилинька уже постепенно может приучаться к буквам… Только нельзя ему этого навязывать, никакого, ни малейшего насилия. Важно найти такие точки соприкосновения с ним, чтобы интерес к книге, к рисунку, к цифре получил для него свой смысл, а не был для него обязанностью, повинностью. Спешить не надо, Боже сохрани!" (204). О такой же терпеливой модели обучения – посредством игры – в белорусской деревне вспоминает и Н.Улащик. Здесь мы вновь сталкиваемся с формой "окольного пути", исключающего принуждение. Отсюда же – в более общем смысле – общая для традиционного крестьянина и советского интеллигента "этика ненасилия": отец отходит в тень, позволяя детям совершать собственные ошибки (тот же путь в сказках избирает Бог в отношении людей). — 232 —
|