|
Тихость. Именно по принципу "тихости" (скромности, деликатности, "невыпячивания") автор сравнивает себя и жену с цветком маттиолы: "Он тоже похож на нас… мы тоже с тобой никогда не любили показывать, бравировать, щеголять, хвалиться" (письмо 50). С этой же позиции он пишет о К.Чорном, являющемся для него едва ли не самым ярким "этническим авторитетом": "этот человек с великой, как вселенная душой, смеется редко <…> он улыбается умной проницательной улыбкой, своими глубокими все слушающими и понимающими глазами" (79). Похоже, эта ценность белорусского крестьянина без всяких трансформаций перешла в систему ценностей советского белоруса. "Норма окольности" как косвенный путь в достижении целей. Вспомним, что именно такой путь автор использует, когда ему надо отправить посылку семье. Вряд ли это случайно: вероятно, эту тактику поведения он впитал в годы своего крестьянского детства и отрочества. Однако существуют и изменения. В предшествующем, традиционном типе "окольности" превалировал момент адаптивности ("Калі чалавек ідзе з ветрам, та яму лёгко йці, а калі проціў ветру, та вецер яго валяе") [189, с.179]. У советского интеллигента тип косвенного пути распространен в быту, но его профессиональная жизнь предполагает уже не адаптивность, а активность. Однако эта активность выражена в менее "трафаретной" форме, нежели востребованная пропагандистским аппаратом (вспомним попытки В. приспособить текст листовок к запросам народа с помощью белорусских речевых оборотов, пословиц, поговорок и т.д.). Приверженность малой группе. Это качество менталитета остается свойственным и новому типу этничности. Среда общения автора – почти исключительно белорусская диаспора в Москве. Контакты с представителями других народов СССР, работающими на радио и в газетах, сравнительно невелики и отдаленны: белорус держится "своих". Однако возникают и новые тенденции: например, расширенный образ, "воображаемое сообщество" белорусов, куда включаются и интеллигенция, и массы (вот оно новое понимание "белорусского народа" – образа, по понятным причинам отсутствующего в традиционном крестьянском самосознании). Новым является и оборот "все люди", под которым понимается не "грамада", а население СССР. Тем не менее, этот образ более абстрактен и более слаб, чем образ "своих", белорусских. Напрашивается вывод о том, что тенденция к советскому (и в целом модерному) универсализму не сумела – во всяком случае, в те годы – победить идею малого круга, "грамады", "талакi" "Должное место". Как мы помним, оно означает трезвое принятие ситуации, связанное с максимой "делай, что должен, и будь, что будет". Однако содержание традиционной модели "должного места" отличается от новой советской – хотя бы вследствие водораздела между "военным" и "мирным" временем. В ситуации войны модель "должного места" интеллигента означает труд на благо Родины (воинский или же, в нашем случае, публицистический и литературный); реальную помощь соотечественникам по модели "талакі" (рассказы о попытках установления утерянной связи между членами белорусских семей, об уходе за тяжело больным К.Чорным и др.); попытки пробуждения "духа народного" в массах (рассказы о листовках; о работе в газетах "Партызанская дубінка" и "Раздавім фашысцкую гадзіну"; об обращении к девушкам, угнанным в Германию и т.д.); заботу о близких. Но дело не только в особенностях военного и мирного времени. Разница – и в специфике крестьянской и "интеллигентской" жизни. Так, например, забота о быте семьи – одна из основных характеристик традиционного крестьянского менталитета, но она не включает попечительства о духовном развитии семьи – жены и детей. — 242 —
|