|
Праздники и будни. Менталитет традиционного крестьянина пересекается с менталитетом советского белоруса еще с одной позиции – соотношения праздников и будней. Уже отмечалось, что в традиционном этосе ценностным "перевесом" обладают будни. То же характерно и для советского этоса: "Выходной у меня всегда пустой скучный день, и чувствуешь себя, как вышибленный из жизненной колеи. Даже мысли хорошие не идут в голову, и какая-то праздная пустота. Я убедился, что чем больше работаешь, тем больше и плодотворно мыслишь" (57). Вероятно, это связано со свойственным белорусу мощным трудовым кодексом: вспомним, что идея досуга в сказках не прослеживается вовсе (вернее, прослеживается исключительно в отношении пана, горожан, т.е. "чужих", а для крестьянина праздник – это время опасное: именно в праздничные, "бездельные" дни и ночи его часто искушает черт). Эта характеристика белорусского менталитета устояла при всех изменениях и надломилась только в недавнее время, о чем в следующем очерке. Прошлое, настоящее, будущее… В культуре советского Модерна настоящее ценно почти исключительно как шаг к будущему. Это "время Ч", когда будущее творится. И хотя само по себе настоящее – время, полное бед и лишений, оно понимается как необходимый этап подготовки к "светлому завтра". "Завтра" куется "сегодня", и советский интеллигент воспринимает себя современником и строителем великих событий. Он не просто проживает свой срок подобно предкам и по их законам: он живет в истории и сознает это. Однако современность воспринимается им не как самоцель, а лишь как средство достижения будущего идеала, и потому играет подсобную роль. Прошлое, настоящее и будущее скреплены биографией человека и переживаются через нее, но главное для советского человека время – не сегодняшний, а завтрашний день. В традиционном менталитете происходит по-другому: время переживается не личностью, а общиной, да и переживается ли? Во всяком случае, образ будущего в крестьянской культуре размыт, а настоящее понимается как скол прошлого, которое должно вновь и вновь кроиться по "священным лекалам" – и по возможности без отступлений. Удивительно ли, что личная биография представляется крестьянину неважной? В этом сказывается действие максимы "як усе": человек рождается, как все, женится, производит на свет детей и умирает – тоже, как все. Важна не личность – важен род. Поэтому в традиционной культуре нет ценности детства: ребенок понимается как "недоделанный" взрослый. Ему надо привить навыки и умения, необходимые во взрослой жизни, чтобы он повторил – желательно без вариаций – жизнь отца и деда. Именно идея повторения окутывает смутные крестьянские представления о будущем. Ясно одно: оно должно строиться по образу и подобию некогда бывшего "золотого века". — 230 —
|