|
Рисунок: Крестьянский мальчик – Мужчынскі касцюм, с. 78. Самое интересное, что при всей направленности в будущее, в письмах белорусского советского интеллигента традиционные воззрения о "золотом веке" сохраняются: под ним подразумевается довоенное время. Как всегда в мечтаниях о золотом веке, факты, доказывающие, что он не был таким уж "золотым", стираются. Потому в письмах В. почти не упоминается 1937 г., когда он, исключенный из газеты за "недоносительство", был вынужден уехать из Минска и работать сторожем в Пуховичах; когда его друзья (А. Пальчевский, С. Граховский, В. Дубовка и многие другие) были принесены в жертву репрессивному молоху; не вспоминаются ужасы раскулачивания и невыносимый быт военного коммунизма. Помнится только хорошее: "Как много мы пережили, перечувствовали и как много узнали. А главное, что мы узнали, это то, что мы не умели ценить свое счастье. Счастье жить вместе, жить на своей родной земле" (77). Впрочем, то, что по сравнению с войной мирная жизнь имеет черты "золотого века", естественно. Поэтому в этой точке традиционное понимание будущего накладывается на новое без швов и рытвин. Разница – в отношении белорусского крестьянина и советского интеллигента не столько к будущему, сколько к настоящему. В первом случае оно понимается адаптивно: человек должен приспособиться к отлаженным и "навсегда пригодным" моделям жизни, которые предоставляет ему община. Во втором случае оно активно: в настоящем человек поступательно по кусочкам отвоевывает будущее: "Будем жить и твердо верить в наше счастье, в наши лучшие надежды. Ведь мы так мало были вместе и как много впереди. Нам еще предстоит настоящая наша молодость" (81). Образ молодости здесь не случаен, как и возникающие далее образы зрелости и детства. Вспомним: текстам традиционной культуры не свойствен акцент на поколенческих различиях – за исключением старости как периода мудрости ("стары бацька") и юности как периода сумасбродства (крестьянский сын). В остальных случаях возраст героя не важен: он как бы рожден в среднем возрасте и пребывает в нем, пока имеет силы вести хозяйство. Потом он – рывком – переходит в старость. Детство же, как я уже говорила, в большинстве сказок и вовсе игнорируется. Появление категории "детство". В целом детство стало наделяться содержанием особого периода в жизни человека лишь в Новое время. Но даже в ХХ в. в крестьянской культуре понимание детства – как особого возраста, требующего внимания не просто к здоровью (этот мотив как раз звучит в сказках), но и к духовному развитию – не проявлялось. Главным считалось то, что сын унаследует отцовское имущество, и его надо научить разумно использовать это наследство. В письмах В. проявились обе –и старая, и новая – тенденции. Ребенок понимается и как продолжатель отцовских функций (традиционный взгляд), и как самостоятельный человек, индивидуальность которого следует взращивать (современный взгляд): "он мой наследник. В наследство ему не останется ни имений, ни поместий, ни, может быть, собственного угла даже, но ему я могу передать то, что сохраняю и берегу в собственной душе. Я хочу, чтобы сын мой был человеком. А это самая высшая должность на Земле" (217). — 231 —
|