|
Жизнь – Смерть Идея смерти в менталитете советского человека. Наименее разработанным в письмах является оппозиция "Жизнь – Смерть". На первый взгляд, это может показаться странным: ведь речь идет о войне, и до смерти буквально "четыре шага". Тем не менее, такое отношение к смерти именно в тех обстоятельствах, скорее, правило. Во-первых, угроза смерти воспринимается как постоянный, а значит, и привычный фон жизни: "З поўначы да самай раніцы не давалі спаць адольфавы малойчыкі. Нашы гарматы б'юць іх, нашы лётчыкі нямала на той свет заганяюць і ўсё-ж лезуць. Закрыўшы вочы, лезуць на сваю пагібель. Усю зіму было спакойна, а с пачаткам вясны... кожную ноч пачалі лезці. Толькі прывыклі мы ўжо: стараемся не заўважаць. Але калі непокояць, то не вельмі прыемна" (32). Во-вторых, действует свойственное эпохе Модерна "замалчивание" смерти: вследствие направленности культуры на "живую жизнь", на время, а не на вечность В. избегает слова "смерть", и в письмах оно встречается редко. В-третьих, в отличие от крестьянского этоса, включающего особые методики "контроля над смертью" посредством ритуалов, атеистическая культура не выработала адекватных средств "приручения" (термин Ф.Арьеса) смерти. Смерть воспринимается как конец всему: потому человек Модерна старается отодвинуть мысли о ней далеко вглубь. По всем этим причинам осознание постоянной угрозы смерти выражается в косвенных формах – в беспокойстве о здоровье семьи; о родителях и сестрах, оставшихся на оккупированной территории; о брате, находящемся в армии. Прямые упоминания о смерти лаконичны: "Расстреляли немцы многих крупнейших профессоров – Ситермана, Дворжеца, известного детского врача Гуревич, женщину... Над Ситерманом издевались. Заставляли его возить бочку с водой по улице и избивали. Тяжело писать даже об этом" (132)."Под Сталинградом убит Хвядос Шинклер... Все редеют писательские силы" (156); "Папы моего уже нет в живых. Его немцы замучили в тюрьме. Когда, за что – не знаю, но, видимо, за то, что он организовал колхоз, был его председателем и, видимо, за нас, за сыновей" (265). Философское понимание соотношения "Жизнь – Смерть" прослеживается только в одном письме – в ответе на рассказ жены о том, как в июне 1942 г., когда она спасалась с детьми в белорусских лесах, ей пришлось принимать роды у такой же беженки: "Главное, что ты глубоко поняла, что то, что ты видела в лесу, это бессмертие, утверждение вечной жизни. Женщина спасается от убийц, от смерти, но она думает не о гибели, а о жизни, она утверждает жизнь, перед которой бессильны все, кто хочет убить ее" (97). Как мы видим, акцент смещен с идеи смерти (свойственной, например, Древнему Египту или европейскому средневековью) на идею жизни. Это свидетельствует о динамической, "модерной" сущности менталитета белорусского интеллигента. Однако сохранились и элементы традиционного мифологического мироосмысления: показательно, что актом победы над смертью выступает не героизм (как в культуре Просвещения), не творческое бессмертие (как в культуре Ренессанса), но извечный органический акт – рождение человека. Это связано с гендерной составляющей менталитета. — 225 —
|