|
Интересна также финальная формула: "Ну, да черт с ними". Таким финалом завершаются все фрагменты писем, относящиеся к морально запятнанным персонажам. Автор не требует для них наказания. Здесь мы можем провести параллель со сказками (например, "Марцыпаны"), где господствует представление о том, что зло самоуничтожается в положенный срок: "Придет и на них каўтун". Каким образом это сочетается с духом военного времени (вспомним название газеты "Раздавім фашысцкую гадзіну", где сотрудничает В.)? Вероятнее всего, здесь действует "закон должного места": в качестве публициста автор должен приложить все силы для победы над врагом, но как человек, выросший в белорусской деревне, он отказывается от агрессивных призывов и огульных суждений (в частности, в случае N.). Как мы видим, в менталитете советского интеллигента четко отпечатываются максимы крестьянского мировоззрения: должное место, самоуничтожение зла – и это при том, что речь идет о периоде опасности для народа, когда, казалось бы, должны возобладать однозначные призывы к уничтожению и внешнего, и внутреннего врага. Бюрократы. Тот факт, что "чужими" являются "бюрократы", не нов: в сказках им соответствовали образы "акамона", "камiсара", "сенатара", "генерала", "лакея", "багача". Их характеристики резко отрицательны. Не менее отрицательны они и в письмах: В. называет бюрократов "сволочами" (это слово, как и другие ругательства в письмах употребляются крайне редко, и это всегда связано с крайним возмущением автора. Причина известна: в воспоминаниях Н. Улашчика о белорусской деревне начала ХХ века специально отмечается отвращение крестьянина к ругательствам). Итак, бюрократы… "Они, сволочи, – пишет В., – не скитались, как мы, а живут себе в своих семьях и домах, и забывают, что есть люди, имеющие больше прав на то, чем они пользуются без права" (80); "Всем нашим начальникам и верховным животам <…> живется очень хорошо. Многие так и до войны не жили. Попривозили в Москву жен, семейства, все у них есть. Что им война? Стремятся только к одному – как бы удержать свои портфели" (217). Если в отношении фашистов функция интеллигента – открытая борьба, то в отношении "бюрократов" предпринимается тактика брезгливого отторжения: "Я с ними даже дела не стану иметь. Поеду куда-нибудь на Полесье" (237). Особенное неодобрение автора вызывает нарушение традиционной ценности равенства – в частности в распределении ресурсов (одежды, продуктов): "А тот, кто распределял, небось себе лучшее выбрал… Ну, да черт с ними. Что поделаешь" (220). Итак, традиционная белорусская тактика молчаливого неодобрения действует и в более поздние годы, и в среде интеллигенции. Отметим и знакомый нам по фольклору фаталистический элемент: "Что поделаешь". Можно провести параллель со сказочной фразой: "што ты не рабі, як ты не старайся, а нічога не парадзіш, калі доля ледашчыцца" [190, с. 283]. — 221 —
|