|
Рисунок: Семья палешуков (нач. 20 в.) – Белорусы, с. 339. Именно в этом и кроется вторая возможность объяснения непопулярности этого светлого образа и популярности обратного образа Бабы – шумной, скандальной, хитрой. В отличие от "идеальной" жены, послушно копирующей черты мужа, этот образ в сказке функционально необходим: он задает модель взаимодополнения, сопоставления, а тем самым и более богатый мужской самообраз. Ведь и позитивные, и негативные черты Мужика (особенно если учитывать его константную "тихость", характерологическую "неброскость") отчетливо видны именно на фоне Бабы – близкой, но бесконечно "другой". Баба, вокруг которой часто организуется сказочное действо, служит динамике сюжета и характера не только Мужика, но и других героев: с помощью неуемной Бабы мы более глубоко и развернуто постигаем черты и Попа, и Черта, и даже самого сказочника. Да и они сами постигают себя в ином ракурсе и качестве: Черт осознает свою уязвимость, Поп – нечистоту. Что касается сказочника, то он оказывается в раздвоенной позиции – негодующего и одновременно, отчасти против воли восхищающегося ухарством Бабы. Но более всего Баба выявляет характеристики Мужика. Так, в ряде сказок кроткий Мужик именно в противостоянии Бабе обретает силу ("каваль" из сказки "Каваліха"), в дурне просыпается хитрость ("Мужык дурэнь як варона, а хіцёр як чорт"), и т.д. Баба как Другой. В этом смысле Баба, безусловно, представляет собой наиболее явственный образ "значимого Другого". Если противопоставляя себя Чужому (например, Пану), Мужик осознает свое тотальное отличие, то сопоставляя себя с Другим (Бабой), он идентифицируется со своей социальной (в частности, гендерной) ролью – да и во многом со своей личностью. Это происходит в силу не только различий, но и сходства (общности быта, любви к детям, уважения к старикам, соответствия разделяемым нормам и ценностям). Поскольку же такое сродство лишь частично, и другие качества Мужика и Бабы противополагаются, то Баба служит своеобразным "пучком" возможных смыслов, альтернатив мышления, действия, и тем самым – отправной точкой более глубокого самопознания. Во многом именно благодаря Бабе (как, впрочем, остальным Другим и Чужим) бессознательные самохарактеристики основного белорусского ЭС – Мужика – рационализируются и тем самым выводятся из тени "этнического бессознательного": не случайно и психологи, и антропологи как безусловный факт признают первостепенное значение Другого в самотождественности и личности, и общности. Между Мужиком и Бабой происходит круговорот взаимовлияний, благодаря которому каждый из них приобретает новые характеристики. По этой причине напряжение между этими персонажами иллюстрирует и даже задает модели взаимообращения традиции и инновации. Интересно, что знаменитая концепция психолога А. Адлера, связывающая мужчину с новаторской деятельностью, а женщину – с хранением традиции, в отношении героев белорусской сказки "не срабатывает": они дополняют друг друга, обмениваясь инновативными и традиционными функциями. — 179 —
|