|
Объяснение здесь может быть, как минимум, двояким. Известно, что сказочниками были по преимуществу мужчины. Так, например, в сборнике А.К.Сержпутовского "Казкі і апавяданні беларусаў Слуцкага павета" сказочниц всего две – Матрёна Бахмачиха и шляхтенка Уминская, причем, из уст первой в сборник вошли только три, а от второй – лишь две сказки. Соответственно от мужчин исходило 95 сказок. В предисловии Сержпутовский объясняет это тем, что Матрена Бахмачиха стеснялась "сказывать" посторонним (причина немногочисленности сказок Уминской остается неизвестной). Потому на образе Бабы отчетливо сказывается мужская субъективная оценка, исходящая из подчиненности женской гендерной роли. Можно сказать, что при создании мужского образа сказочник пытается отражать реальность – пусть и преувеличивая, и приукрашивая ее в соответствии с законами жанра. В то же время образ Бабы создается по принципу "как если бы". Им сказочник старается упреждать возможность изменений реальности, которые могли бы произойти в случае пусть даже и сказочного возвышения женщины: потому наказание зарвавшейся в своих амбициях Бабы – сюжет множества сказок. Функция злой Бабы. Вспомним, что в реальности абсолютным главой в семейных отношениях был мужчина – настолько, что даже деньги и вещи, принесенные женой в приданое, считались его собственностью. Уже этот факт – как, впрочем, и другие ("последнее слово", остававшееся за хозяином; безоговорочное послушание отцу, в котором воспитывались дети, и т.д) – свидетельствует о маскулинном характере культуры. Впрочем, таковы почти все традиционные культуры, и в первую очередь, славянские. Вспомним и то, какой ценностью считалась "тихость" – не только для женского, но и для господствующего в сказке мужского характера. Любое отступление от этой установки бросалось в глаза. Надо думать, это еще более верно для случаев, когда излишнюю активность проявляла женщина – существо, "уступающее" мужчине и в происхожденив (см. легенду о "белорусской Еве"), и в хозяйственной роли и физической мощи ("Як Хрыстос вучыў людзей"), и в здравом смысле и практическом уме ("Мужык, яго жонка і пан", "Сеніха", "Як дваровы чалавек вернасць сваёй жонкі спытываў", Дурная жонка", "Хомкава жонка" и мн. др.). Можно предположить, что именно мотив несоответствия непосредственного женского поведения заданному гендерному образцу и есть корень образа Бабы, необъяснимого с точки зрения логических параллелей между живой и придуманной женщинами. Вернемся к финалу сказки "Як Хрыстос вучыў людзей": Бог поручил Бабе быть незаметной, "невидимой". В аналогичной ситуации в свое время оказывался и Мужик ("Сьветы чалавек"), правда, "невидимость" была дана ему не в наказание, а в дар. Однако даже святой человек не выдерживает почетной тяжести этого дара. Что же говорить об обычной женщине, невидимость которой отнюдь не почетна и не метафизична, а представляет собой требование стирания личности? Разумеется, ей трудно, да и невозможно удержаться в "прокрустовом ложе" этого железного требования. Особо отметим: когда Мужик ведет себя самым причудливым, самым неадекватным образом, он оказывается "святым" (вспомним "шалапаватага дурня", который не закрывал "срамаценьня" и молился, прыгая чере колоду). В случае же Бабы любое отклонение от "невидимости" – громкое слово; желание выделиться, покрасоваться; кокетство и т.д. – приобретает гиперболизированный вид и осуждается и сказочником, и коммуникативной аудиторией. — 177 —
|