Рисунок. Радзивилл Коханку – Шпилевский, с. 74. Итак, образ хорошего Пана мифологичен, нереален, скорее, он – истершееся от давнего употребления свидетельство того, что "золотой век" действительно существовал. Но – что примечательно – и сам Мужик не особенно верит в это. Не случайно в другой сказке более достойный облик панов прошлого вполне рационально объясняется соображениями выгоды: "Ён клапаціўса, каб зрабіць гаспадарку лепш, як у суседзей, шкадаваў сваіх людзей, як свае гаўядо, бо, ведамо, лічыў людзей сваім дабром" [191, с. 152]. С этой точки зрения прежние паны просто были умнее и расчетливее потомков, которые только и умеют, что пускать по ветру заработанное отцами добро. В этой же сказке делается и другой вывод, менее наивный и более трезвый, чем популярная сказочная констатация: "паны – не люди": "Паны былі такія ж людзі, як мы з вамі... Такія добрые да лагодные, бы анёлы, але гэто толькі к свайму брату…, а не к мужыку" [там же]. Существует и полярно противоположная точка зрения. В соответствии с ней паны в золотом веке были еще "почище" их внуков и правнуков: "Бываляшніе паны не нашым роўня: такіе пушные да грозные, што ты й не падступіса, баццэ наравістая кабыла... Эге ж, упартые да пушные былі даўней паны" [189, с. 163]. Как ни странно, в этой характеристике, как отчасти и в предыдущей ("лічыў людзей сваім дабром"), слышится оттенок уважительности, связанный с рачительностью Пана, с твердостью его статуса, которой лишены истеричные, капризные, расточительные паны настоящего. Рисунок. Пан прошлого. – альбом "Живопись Белоруссии", с. 111. "Палупанки": Кишки да Печенки. Наибольшее отвращение у Мужика вызывают мелкие шляхтичи, "палупанкі" (Кишки да Печенки), которые едва не побираются по домам, нечисты на руку, но при этом лезут из кожи, требуя почтения к своему дворянскому статусу. Примечательна здесь народная этимология слова "дворянин": "бо не маў сваёй хаты, а бы сабака, на дварэ жыў да на людзей брахаў, батцэ б сваё дабро аберагаў" [191, с.148]. Вот как характеризует такого "палупанка" Мужик: "ад хаджайства адбіўса, ад зямлі адарваўса, але й да неба не дастаў да так і целепаетца паміж небам і зямлёю, бы баранавы яйца" (сказка "Дваранін") [там же]. Однако столь неустойчивое положение не мешает ему смотреть на мужика, "бы на гаўядо", и вообще чувствовать себя "кумом королю" и даже Богу. Вокруг необоснованного и неограниченного высокомерия мелкого шляхтича и разворачивается сказочный сюжет. Итак, "дваранін" молится в церкви следующим образом: "Пане Езу Хрыста, дай мне рублі трыста, без еднэго не вэзма" [там же, с.149]. Обратим внимание и на польскую речь Полупанка, и на гордыню ("без еднэго не вэзма"), и на пронизывающий его слова торгашеский дух, искусно переданный сказочником. Услышав эту "молитву", ксендз решил подшутить над кичливым дворянином и от имени Христа ниспослал ему двести девяносто девять рублей, которые тот, несмотря на зарок, взял не поморщившись. Тогда – опять же от имени Христа – ксендз упрекнул шляхтича во лжи. И вот что отвечает "Христу" человечишка: "Я – радавіты шляхціц да патопу..., а ты з жыдкоў[1]" [там же]. Здесь открывается возможность уточнения уже цитированной мысли, что паны в Бога не веруют. Вероятно, веруют, но по-пански. Их "вера" строится на "взаимовыгодном" обмене: я тебе молитву, ты мне блага. При этом даже самый презренный из них считает себя не только выше крестьянина, но и выше мира, выше Бога. — 147 —
|