|
"Абыякавасць" или изменения? Иногда констатация пассивного, "абыякавага" поведения в сказках относится не к конкретным героям, а к народу, к "миру". Именно фатализмом, забитостью, равнодушием масс в сказках мотивируется необходимость "доброго царя" в качестве инициативного предводителя народа: "народ, ведамо, дурны, бы гаўядо: куды яго гоняць, туды йдзе, што кажуць, тое робіць, гатоў за тых, або другіх паноў і на роднага бацька падняцца" ("Петро Вялікі") [191, с.146]. В первые десятилетия ХХ в. идея "царя-батюшки" обретает антитезу – идею революционного переворота. Хочется нам или нет, но в сказках того времени этот мотив существует, и игнорировать его невозможно. Так, сказочник с горечью констатирует, что крестьяне "служаць тым гнілым панам…не думаюць аб лепшым жыцці. Ім здаецца, што гэ й трэ, што йнак жыць, так і свет звядзецца..." [191, с.159]. Далее указывается и причина такого унизительного положения – установка на архаическую повторяемость: "Гэ жылі нашы продкі і дзеды, трэ й нам уступіць у іх следы" [там же]. Однако поразмыслив над тем, что будет после уничтожения несправедливости, сказочник делает вывод о том, что она неминуемо возвратится по причине несовершенства самой человеческой природы. Вспомним, как полешуки и полевики, прогнав панов и врагов, вновь стали их рабами, ибо не научились жить в ладу: "кожын хочэ быць большым, ніхто не хочэ гараваць, а кожын пнецца панаваць" [189, с. 103]. Прогнать пана и врага еще не значит уничтожить врага в себе. Замкнутый круг. Итак, самоотношение Мужика не только в личностном, но и социальном плане вполне может быть критичным. Однако здесь следует внести два важных дополнения. Во-первых, обратим внимание вот нв что: с одной стороны, Мужик осуждает пассивность и соглашательство, а с другой – неумение жить "у ласцы, у згодзе". Получается замкнутый круг. Это ощущение замечательно передано в сказке "Палешукі й палевікі": именно "ласка" и "згода" вынуждают искать компромисс, а компромисс и есть соглашательство – разве что в менее выраженной форме. Вопрос остается без ответа, причем, не только в сказке позапрошлого века: ни одна современная демократия не разрешила этой дилеммы, ибо она неразрешима принципиально. Здесь мы имеем дело со столкновением ценностей свободы и согласия, которые теоретически должны бы идти "в единой упряжке", но практически этого не происходит. Свобода связана с автономной, индивидуалистической, а значит, в значительной мере эгоистической личностью, а согласие призывает к коллективизму. Этот парадокс пронизывает не только белорусскую сказку, но и знаменитое марксово определение человека как индивидуального общественного существа. Потому Мужик и не может найти здесь отчетливой и однозначной схемы действия. Думается, именно в этом (не столько в исторических реалиях, сколько в осмыслении их крестьянином) и таится корень белорусского фатализма, констатация которого стала общим местом отечественных исследований постсоветского периода. — 131 —
|