|
Пьянство горемычное. Что касается объяснений (а, следовательно, и оправданий) пьянства, то наиболее частое из них – горе народное. В этом смысле пьянство понимается как хотя и временное, но облегчение среди рутины и безнадежности, как иллюзия свободы: "... паляцеў бы к Богу на скаргу, каб там горкімі слёзкамі выплакаць сваю ліхую долю, выплакаць тое горэ, што гнеце да точыць табе сарцэ на землі цэлую жытку. Але Бог крылаў не даў, а велеў усю жытку лазіць у гразі чорным да цёмным і нема табе ніколі супачынку, нема радасці... Вып'еш адну-другую кварту, й пабежыць якаясь сіла па жылах, загудзе ў галаве, бы вагонь у печы, й здаецца табе, што от, каб упёрса ў што-небудзь, та б і землю перавернуў, такая ў табе чуецца моц. Вып'еш яшчэ, дак ногі самі і ходзяць, баццэ ў таго паньскаго жарабца, рукі махаюць, бы крыла ў ветраку, і здаецца, што гэто не рукі, а крыла, што імі не дзело рабіць, а толькі летаць да кружыцца. І цесно стане табе у чорнуй хатцы, вылеціш на шырокі Божы сьвет да так табе зробіцца весело на сэрцы, што толькі паеш да паеш. І хочэцца табе, каб усе людзі з табою пелі да скакалі, бы на весельлі" [189, с. 133]. Впрочем, "скокі" могут иметь опасные последствия: так, в одной из сказок пьяница напугал старцев (Бога и святых), за что был превращен в медведя. Сказочная логика порождает закономерное объяснение, базирующееся на сходстве медведя и человека: "От затым у медзьведзя чалавечые ногі і ён вельмі любіць гарэлку да салодзенькі медок" [189, с. 134]. Впрочем, существует и более правдоподобный образ "горького" пьянства: "От раз у ваднаго чалавека заняпала карова. Бедуе мужык – нема дзецям ни каплі малака... Пайшоў той мужык з бяды у карчму, хацеў выпіць кватэрку гарэлкі" [191, с.77]. Такое пьянство – констатация безвыходности, и в сказках оно упоминается вскользь, между прочим. Можно предположить, что именно это рутинное пьянство, не дающее ни мощи, ни размаха, и есть то состояние, которого народ стыдился. Лень. Если причины пьянства сказкой объясняются, и оно порой даже оправдывается, если пьяница не так уж редко оказывается в выигрыше, то лень не имеет оправданий и наказывается почти всегда. Так, помимо уже приведенной сказки о человеке, превращенного за пьянство в медведя, есть и другое истолкование этой трансформации: некогда людей было мало, они жили охотой, собирательством и рыболовством. Более того, между ними действовала своего рода "конвенция", весь мир-хозяйство был поделен поровну (вековечная мечта белоруса о недостижимой справедливости). Однако нерадивый мужик повадился в чужие дупла за медом и был наказан колдуном – обращен в медведя ("Медзведзь"). Если взять эту сказку в более широком контексте, то можно трактовать человека-медведя как образ отпавшего от разумной, нравственной, единственно верной действительности "грамады". "Так, отщепенец, поведение которого противостоит поведению всего общества, мог называться "медведем" [175, с. 225]. — 127 —
|