Социальный статус психотерапии

Поскольку медицине XVII-XVIII в. в. был свойственен не ведающий картезианской противоположности мыслящей и протяженной субстанции наивный материализм, в силу которого безумие рассматривалось ею как один из родов нарушения порядка природы в человеческом организме, постольку концепция «душевной болезни» современной психиатрии была ей абсолютно чужда, подчеркивает Фуко.

И все же, несмотря на цельность и герметичность медицинского опыта безумия классической эпохи, дни его были сочтены. Если нозология соматических болезней выигрывала от позитивистской переориентации: эмпирические исследования содействовали ее уточнению, расширению, опровержению, перестройке и т. п., то классификации «умственных болезней» (Линней, 1763), «болезней духа и чувств» (Вейкхард, 1790) при первом же столкновении с тем, что сегодня именуется «конкретным случаем», рассыпались как карточные домики. В поисках несомненных эмпирических проявлений безумия их ученые авторы «не находили ничего, кроме деформаций нравственности» (там же, с. 207). Но это столкновение с недоступной чувственному восприятию идеальной реальностью противоречило генеральной установке позитивистской медицины. Тот чужеродный принцип, который вклинился между общим замыслом классификации болезней и известными формами безумия, был не чем иным, как идеологической ( политической, моральной, религиозной) репрезентацией нового социального опыта буржуазных отношений между людьми.

Противоречие между медицинской «теорией» и социальной практикой познания безумия, разумеется, требовало разрешения. Напрашивается предположение, что клиническая психиатрия как раз и стала результатом пересмотра медицинской теории под давлением «эмпирических» фактов. Такая гипотеза соответствует общепринятой в

истории психиатрии версии развития событий, согласно которой в конце XVIII в. благодаря прогрессу науки европейские врачи сделали судьбоносное открытие: сумасшествие является болезнью, поэтому страдающие им люди не несут ответственности за свое асоциальное поведение и нуждаются в лечении, а не наказании.

Фуко считает официальную версию возникновения психиатрии не более, чем мифом. Он показывает, что психиатрическая концепция душевной болезни (criminal и moral insanity) в том виде, в каком она сложилась от Пинеля до Блейлера, представляет собой синтез социальной практики изоляции маргиналов и позитивистского представления о болезнях как естественных видах. Но движение к синтезу было инициировано вовсе не врачами, якобы разглядевшими в безумцах пациентов, пришедшими в ужас от условий их содержания, и добившимися их перемещения из пенитенциарных в лечебные учреждения. Фуко убежден, что в действительности этот синтез был обусловлен и предрешен трансформациями института изоляции, а, в конечном счете - капиталистического способа производства.