«Мы вынуждены заключить, - писала Мид, - что человеческая природа почти невероятно пластична, аккуратно и контрастно реагируя на различные социальные условия. Различия между индивидуумами, членами разных культур, как и различия между индивидуумами внутри одной и той же культуры, почти полностью сводятся к различиям в условиях их жизни, особенно в раннем детстве, причем форма, в которой реализуются эти условия, детерминирована культурой. Именно таковы стандартизированные личностные различия между полами: они являются порождениями культуры, требованиям которой учится соответствовать каждое поколение мужчин и женщин» (125, с. 411). Таким образом, антропология первой половины XX в. доказала, что универсальных биологических или эндогенно-личностных норм человеческого мышления, поведения или чувств не существует, что эти нормы определяются целостностью условий жизнедеятельности того или иного общества, по отношению к которой медицинские критерии психического здоровья также пусты и абстрактны, как и по отношению к целостности уникальной человеческой личности. Методологический подход К. Леви-Строса противостоит как «функционализму» социальной антропологии, так и субъективной диалектике философии экзистенциально-персоналистского направления и, при множестве различных философских референций, более всего, на наш взгляд, созвучен идеям аналитической философии. А. Н. Уайтхед и Б. Рассел пытались свести к формальной логике математику, Р. Карнап, М. Шлик, О. Нейрат и другие члены «Венского кружка» - научное знание вообще. Оба усилия, как известно, закончились поражением, неизбежность которого доказал К. Гедель[56]. Тем не менее, французский социолог и этнограф К. Леви-Строс предпринял еще одну попытку формализовать ... миф. Воистину «есть много тяжкого для духа, ... исполненного благоговения и силы: ибо сила его ищет труднейшего и тягчайшего» (130, с. 49). — 102 —
|