Человек-волк и Зигмунд Фрейд

В течение ряда лет после того, как Человек-Волк закончил свой анализ с Рут Мак Брюнсвик, мы поддерживали с ним кое-какие поверхностные отношения. Вначале каждую среду после полудня мы вместе пили чай, во время которого он терпеливо пытался обучать меня русскому языку. После целого часа добросовестного изучения русской грамматики мы расслаблялись и говорили о более интересных вещах: о Достоевском, Фрейде, французских импрессионистах. Среди его знакомых лишь с немногими можно было поговорить на эти излюбленные им темы, я же, со своей стороны, всегда наслаждалась и извлекала несомненную пользу из его тонких наблюдений, основанных на действительно глубоком понимании человеческой природы, искусства и психоанализа.

Позже, когда я изучала медицину и больше не могла продолжать свои уроки русского языка, он, работая в страховой компании, по-прежнему один или два раза в год заходил ко мне, чтобы возобновить мою страховку. И мы снова находили время, чтобы немножко поговорить о русской литературе и психоанализе; затем, прощаясь, он церемонно целовал мне руку, «AufWiedersehen, t'rau Doktor. Auf Wiedersehen, Heir Doktor».

Тем ярким апрельским днем 1938 года я сидела в своей гостиной, пытаясь сквозь его слезы и рыдания понять какие-то слова, он же, не владея собой, без устали ходил по комнате и говорил. Наконец я поняла: «Моя жена покончила с собой. Я только что с кладбища. Зачем она это сделала? Почему это случилось именно со мной? Мне всегда не везло, со мной всегда случались большие несчастья. Что мне делать, фрау доктор? Скажите, что мне делать? Скажите, почему она убила себя?» Однажды, вернувшись с работы домой, он обнаружил жену мертвой в наполненной газом кухне. В первые дни существования нацистской Австрии самоубийства были обычным делом — я знала это по опыту своей работы в анатомической комнате центральной больницы, и, конечно же, в первую очередь я подумала о политических мотивах. Здесь же, несомненно, была иная причина; ни Человек-Волк, ни его жена не были евреями, да и к политике они относились с полным равнодушием. К моему удивлению, я обнаружила, что он вообще не знал о пребывании нацистов у власти.

За этой случайной встречей последовал ряд других, и во время каждой из них он говорил не умолкая; очевидно, кроме меня, у него не было никого, кому бы он мог излить свое горе и поговорить о своей постоянной проблеме. «Почему это случилось именно со мной? Почему моя жена убила себя?» И хотя я ничего не могла ему ответить, для него, казалось, было облегчением уже то, что он мог высказывать свои мысли вслух.