Человек-волк и Зигмунд Фрейд

Он рассказал мне о том, о чем лишь намекал в письмах, -что его работа в страховой компании была скучной и утомительной, связанной со множеством мелких неприятностей. Через год или около того ему предстояло выйти на пенсию, о чем он задумывался со смешанным чувством радости и страха. Он все более и более получал удовлетворение от рисования. Периоды, когда он не мог пользоваться рукой, приводили его в глубокое отчаяние. Сейчас он мог рисовать снова, но всякий раз бывал недоволен тем, что ему удавалось создать. Лишь недавно он обнаружил причину: в свои краски он подмешивал слишком много коричневого цвета и, не понимая, в чем дело, загрязнял и затемнял свои работы.

Человек-Волк говорил мне о смерти своей жены — факте, к которому он долго не мог привыкнуть. Он осознавал, в каком ужасном состоянии находился летом 1938 года и говорил о том, что часы, проведенные с доктором Брюнсвик, в буквальном смысле вернули его к жизни, «хотя,- добавил он с пониманием существа вопроса,- это едва ли можно было назвать настоящим анализом: скорее, это была Trost (успокоение, утешение)». Он говорил, что повторный брак для него невозможен; тому причины - и его возраст, и зависимость от него матери, и неустойчивое финансовое положение. Однако со времени смерти жены в его жизни бывали разные женщины и, описывая мне эти связи, он спрашивал, не считаю ли я, что они являются продолжением его детских, появившихся под влиянием сестры, увлечений служанками и крестьянскими девушками в их имении. Я вынуждена была признать, что именно так и думаю.

Он отметил, что они с матерью стали ближе друг другу. Она больше рассказывала ему о своей жизни, о семье, о его детстве, а также прояснила для него некоторые проблемы, которые он никогда не понимал. Он не отрицал того факта, что забота о болезненной, почти слепой восьмидесятипятилетней матери обременительна для него, однако у него никогда не возникало сомнений по поводу своего долга перед матерью или готовность нести свою ношу до конца: он говорил о матери с трогательном любовью, показывал мне ее фотографию, затем смущенно - спою собственную, датируемую 1946 годом, на которой его одна ли можно было узнать — настолько он казался истощенным и изнуренным. Как он объяснил, мать взяла с него обещание показать мне эту фотографию, чтобы я сама убедилась в том, что американские посылки с продовольствием действительно спасли их от голода.

Шесть или семь часов, проведенных вместе, пролетели очень быстро, а когда наступил вечер, он проводил меня на поезд, попрощавшись более тепло, чем когда бы то ни было раньше. Для меня этот полный впечатлений день стал наградой, а Человек-Волк был счастлив и благодарен за предоставленную ему возможность поговорить о вещах, так много значивших для него, вдохнуть глоток свежего воздуха из того необъятного мира, от которого он был отрезан целых одиннадцать лет диктатурой, войной и оккупационными армиями.