|
81 Жак Лакан Ещё: глава VI лебался, отступал, не решаясь склониться на сторону любви, или, наоборот, на сторону так называемой ненависти. Впрочем, мне, человеку, неустанно внушающему ошеломленным, что они ошельмованы, отступать в данном случае не к лицу. Там, где авторы считают, что задачу свою им выполнить удалось, они как раз подвергают мое знание сомнению. Они потому и ненавидят меня, что не видят за мной никакого знания. А почему бы и нет? Почему нет, если в этом и есть как раз условие того, что я назвал чтением? Чего, в самом деле, стоят мои предположения о том, что знал, якобы, Аристотель? Чем меньше знания я за ним стану предполагать, тем лучше я его, скорее всего, прочту. Это и есть условие, которым поверяется качество чтения — условие, от которого я отступать не стану. То, что существование языка предоставляет нам для прочтения, та ткань, иными словами, что из проложенных им борозд сплетается — а именно так я определяю письмо — проигнорировано быть не может. Было бы высокомерием с моей стороны не отозваться, по меньшей мере, на то, что было высказано в отношении любви усилиями той мысли, которую я назвал — может быть, неоправданно — философской. Обзор вопроса я здесь делать не стану. Судя по головам, чьи шевелюры сейчас передо мною красуются, многие из присутствующих наверняка слышали, что немаловажное место занимала в глазах философов любовь к Богу. Это неоспоримый факт, которого аналитический дискурс не может, хотя бы вскользь, не коснуться. Я напомню сегодня о том слухе, что пробежал было, когда меня, как выражаются авторы только что упомянутой мною книжечки, исключили из Святой Анны — на самом деле меня вовсе не исключили, я ушел сам, а это большая разница, но не это мне сейчас важно, тем более что термин «исключен» занимает в нашей топологии важное место. Люди самые благонамеренные — а они, на самом деле, куда хуже, чем злонамеренные — были немало удивлены, прослышав, что я помещаю между мужчиной и женщиной некоего Другого, весьма напоминающего собой того доброго 82 Жак Лакан Ещё: глава VI Боженьку, которого знаем мы испокон веков. То был всего лишь слух, но распространяли они его очень охотно. Люди эти принадлежали, надо сказать, чисто философской традиции, претендующей на звание материализма — я говорю чисто философской, потому что нет ничего более философского, чем материализм. Материализм же почитает своим долгом — Бог знает почему, прямо скажу — остерегаться того Бога, который неизменно занимал в философских спорах о природе любви центральное место. Так что речи мои явно смутили тех самых людей, чьему теплому участию я был обновлением своей аудитории как раз и обязан. — 53 —
|