|
Если учитывать концепцию — то, что представляет собой работа аналитика и анализируемого, — то аналитическая беседа не является уже просто беседой, в которой предпринимается попытка уловить/создать в словах нечто из особого переживания “быть человеком”. Скорее, это разговор, прежде всего стремящийся создать язык, адекватный для определения и описания природы тревоги в ее “болевых точках” (“points of urgency”) (Strachey 1934) в переносе-противопереносе, которая препятствует анализируемому переживать более широкий спектр и яркую игру мыслей, чувств и ощущений в данный момент. Это тревога (психическая боль), побуждающая и направляющая движение аналитического диалога. Аналитическая техника руководствуется попытками говорить с анализируемым о том, на что это похоже — аналитику и анализируемому быть вместе в данный момент, она делает акцент на попытке описать наиболее насущные страхи, ограничивающие способность анализируемого переживать данный момент во всей полноте человеческих проявлений. Язык аналитика Обращаясь к использованию аналитиком языка в аналитическом диалоге, я рассматриваю этот вопрос с точки зрения, отчасти противоречащей идее о том, что цель аналитика при использовании им языка — быть таким живым, точным и проясняющим, как только он может. Рассматривая эту концепцию аналитической задачи как частичную правду, я чувствую, что она должна находиться в напряженом отношении с другой частичной правдой: для аналитика существенно важно использовать язык, который вызывает особую форму возбуждающей, иногда сводящей с ума и почти всегда приводящей в замешательство неясности. В анализе, как и в поэзии: “Речь — это не просто неприличное, грязное молчание, / которое очищено. Это молчание ставшее еще неприличнее, грязнее” (Stevens 1947). Язык аналитика должен включать в себя то, что еще не имеет утвердившегося смысла. Смысл постоянно превращается во что-то новое и в этом процессе он постоянно уничтожает себя (подсекая свои собственные претензии на определенность). Существенно важно, что язык аналитика воплощает в себе напряжения вечного процесса борьбы за порождение смысла, на каждом шагу вызывая сомнение в смыслах, к которым “пришли” или которые “выяснили”. Пациент, около шести месяцев проходящий анализ, недавно сказал мне нечто, что я воспринял как высшую похвалу, хотя он не хвалил меня сознательно. “Вы не говорите по-английски. То, что вы говорите, ясно до тех пор, пока я не начинаю думать об этом. Это не похоже на какой бы то ни было английский язык, который я слышал раньше. Вы выбираете свои слова очень тщательно, и в каком-то смысле они необыкновенно точные, но по какой-то причине они очень путают. Я почти всегда чувствую, что вы сказали больше, чем хотели сказать”. — 93 —
|