|
Таким образом, Джеймс пытается исследовать пути, которыми можно использовать язык, чтобы сделать то, что язык не может сказать. Аналогично этому, через эффекты, создаваемые в языке, в аналитическом сеттинге создаются и передаются смыслы/чувства, лежащие за тем, что говорится. Именно этот аспект аналитической коммуникации находится в центре разработки и развития концепции Кляйн (Klein 1952) о переносе как о “целостной ситуации” (total situation), которую осуществляют Джозеф (Joseph 1975, 1982, 1985) и другие исследователи. Все шире признается, что для того чтобы “уловить дрейф” (Freud 1923a) мира бессознательных объектов анализируемого, мы должны мыслить в терминах целостных ситуаций, переносимых из прошлого в настоящее”, в дополнение к переносу специфических “эмоциональных защит и объектных отношений (Klein 1952). Так Кляйн начинает сдвигать фокус нашего теоретического и технического отношения к переносу с содержания того, что переносится (с Джеймсовых “субстантивов”) к целостности (totality) эффекта переносного переживания в аналитических отношениях и на аналитические отношения. Эти эффекты в значительной степени создаются использованием пациентом языка “вместе с тем и помимо того, что он говорит” (Joseph 1985)*. В приводимом ниже клиническом обсуждении я попытаюсь передать ощущение того, как языковые эффекты порождаются в аналитическом сеттинге. Анализируемая, преподавательница и ученый, около 40 лет, “завершила” два предыдущих анализа, когда аналитики стали гневаться на нее и сообщили ей, что она неанализируема. Пациентка пользовалась большим уважением коллег, однако получала от работы мало удовольствия. Страстью ее жизни были музыка и живопись, которые занимали почти все ее свободное время. Пациентка заполняла сессию за сессией историями о событиях своей жизни и, казалось, не замечала того, что я говорю очень мало. Мои интерпретации она вежливо терпела. Анализируемая чувствовала облегчение, когда я заканчивал говорить то, что должен был, и она могла вернуться к “заполнению меня” тем, о чем говорила сама. Она почти дословно пересказывала мне истории, которые уже рассказывала много раз. На сессии, происходившей примерно через шесть месяцев после начала анализа, я сказал пациентке: она должна чувствовать, что я не слушаю ее и очень мало помню из того, что она мне говорила. Пациентка, как обычно, проигнорировала мои слова и вернулась к рассказу, который я “перебил”. Мне потребовалось около года, чтобы кое-что понять в том, как пациентка использовала язык — не для для чтобы рассказать мне о том, что она думает, чувствует, воспринимает, как ощущает свое тело и т.п., но для создания эффектов в языке: переживания своей укутанности в чистые ощущения звучащих слов. В то же время такое использование языка — противопереносный аспект бессознательной переносно-противопереносной конструкции — вызвало у меня чувство крайней бесполезности и непригодности для пациентки. Когда я пришел к пониманию этого измерения переноса-противопереноса (относясь к языковым эффектам как средствам понимания бессознательных переживаний пациентки), то ограничил свою роль (потенциальной) ролью человека-посредника, в присутствии которого (почти неощутимом) пациентка могла вступить в отношения с “аутистической формой” (Tustin 1984; см. также Ogden 1989a,b). Все предыдущие опыты отношений пациентки с аутистическими формами (например, живопись и слушание музыки) проходили в изоляции. — 98 —
|