|
Существует ли эта проблема сегодня? Сможем ли мы облачиться, как в новое платье, в новые символы, выросшие на экзотических берегах, пропитанные чужой кровью, произносимые чужим языком, выкормленные чужой культурой, прошедшие чужую историю? Без сомнения, это возможно. Кто мы — нищий ли, укутавшийся в королевское одеяние; король ли, переодевшийся нищим? И не существует ли в нас где-то повеление не только не заниматься маскарадом, но более того, самим подчинять свое облачение? Я убежден, что возрастающее обнищание символов имеет смысл. Это развитие совершается в определенной последовательности. Пропало все, над чем никогда не задумывались и что, благодаря этому, было лишено логической связи со все более развивающимся сознанием. Когда же пытались прикрыть свою наготу роскошными восточными одеяниями, как это делают теософы, то изменяли своей собственной истории. Прежде всего надо не доводить себя до нищенства, чтобы потом не принимать позу индийского короля. Мне кажется, намного лучше решительно признать себя ответственным за духовное убожество бессимволизма, чем инсценировать обладание тем, что ни в коем случае не принадлежит нам по праву наследства. Ведь мы — законные наследники христианской символики, но это наследие как-то по- 261 пусту растратили. Мы позволили разрушить дом, построенный нашими отцами, и теперь пытаемся вторгнуться в восточные дворцы, которых никогда не знали наши отцы. Кто потерял исторические символы и не может удовлетвориться «заменой» — находится, безусловно, в трудном положении: перед ним зияет «Ничто», от которого в страхе отворачиваются. Хуже того: вакуум заполняется абсурдными политическими и социальными идеями, которые все, вместе взятие отличаются духовной безысходностью. Тот же, кто не может довольствоваться такой поучительной неуживчивостью с чужой религией, вынужден всерьез обратиться к так называемой своей, причем нередко оказывается, что побудил его к этому чуть ли не страх. Последний, конечно, обоснован там, где Бог ближе, опасность кажется больше. Именно поэтому опасно признаться в духовном обнищании; ведь кто нищий — тот жаждет, а кто жаждет — тот притягивает к себе судьбу. Швейцарская пословица говорит об этом грубо: «За каждым богачом стоит один черт, за каждым бедняком — два». Как в христианстве обет мирской бедности отвлекал чувства от благ мира, так и духовное скудоумие должно отречься от фальшивых богатств духа и отстраниться не только от скудных остатков великого прошлого (которые называются сегодня протестантской «церковью»), но и от всех соблазнов экзотического тумана, чтоб остановить взгляд на себе, где в холодном свете сознания пустота мира простирается вплоть до звезд. Мы унаследовали эту бедность от наших отцов. Я все еще вспоминаю занятия конфирмацией, которые проводил со мной мой собственный отец. Катехизис надоел мне невообразимо. Как-то я перелистывал маленькую книжечку, чтоб найти что-нибудь интересное, и мой взгляд упал на параграф о Триединстве. Это заинтересовало меня, и я с нетерпением ожидал, когда же мы подойдем к этому разделу. Когда же наступил намеченный час, мой отец сказал: «Пропустим этот раздел, я сам в этом ничего не понимаю». Таким образом была похоронена моя последняя надежда. Правда, я восхищался честностью отца, что, однако, не помогло пережить несбывшегося ожидания; и с тех пор вся религиозная болтовня вызывала во мне смертельную скуку. — 188 —
|