|
И повсюду эти образы — будь то христианские, буддистские или какие-нибудь другие — прекрасны, таинственны и полны предчувствий. Конечно, чем привычней они нам; тем больше отточены частым употреблением, так что от них остается одна лишь формальность в почти бессмысленном парадоксе. Тайна непорочного зачатия, или Единосущность Отца и Сына, или Троица непорочного зачатия, или Единосущность Отца и Сына, или Троица, которая не есть триада, более не воодушевляют философскую фантазию. Они стали только объектами веры. Поэтому не удивительно, что символы Востока, величественные воззрения на божество в Индии и бездны таоистской философии пленяют религиозную потребность, чувство веры и философскую спекуляцию образованного европейца, как когда-то христианскими идеями были охвачены сердце и дух античного человека. Немало и таких людей, которые сначала поддались влиянию христианского символа, пока не впутались в невроз Кьеркегора, или пока их отношение к Богу не превратилось в невыносимо обостренное отношение Я — Ты (вследствие возрастающего обнищания символики), но и они потом подпадают под колдовство своеобразных восточных символов. Такое отступничество — не обязательно упадок; оно доказывает отзывчивость и жизненность религиозного ощущения. Нечто подобное наблюдается у образованного вос- 254 К Г. ЮНГ точного человека, которого не так уж редко привлекает христианский символ или наука, казалось бы, не соответствующие восточному духу. Восточный человек даже проявляет завидное их понимание. То, что вечные образы пленяют — вещь сама по себе нормальная. Ведь именно для этого они и существуют. Их предназначение в том и состоит, чтобы притягивать, убеждать, ослеплять и захватывать. Они созданы из стихии откровения и каждый раз воспроизводят первоопыт божества. Поэтому каждый раз они действительно раскрывают человеку предчувствие божественного и одновременно охраняют его от подобного непосредственного опыта. Эти образы, благодаря многовековым усилиям человеческого духа, создают обширную систему упорядочивающих мир мыслей и одновременно представлены могущественным и стародавним институтом, называемым Церковью. Свои мысли я лучше всего проиллюстрирую на примере одного швейцарского мистика и отшельника, недавно канонизированного брата Клауса из Флюе. Пожалуй, его самым важным переживанием было так называемое тройственное видение, которое захватило его в такой степени, что он пытался его зарисовать на стене кельи. Видение изображено на современной картине, хранимой в приходской церкви в Саксонии: это шестикратно разделенная мандала, чьим центром является коронованный лик Бога. Мы знаем, что брат Клаус исследовал сущность своего видения при помощи иллюстрированной книжки одного немецкого мистика и старался свести свое исходное переживание к понятной ему форме. Занимался он этим в течение года. Он делал то, что я называю «переработкой символа». Его размышления о сущности видения, руководствовавшееся мистической диаграммой, необходимым образом привели к выводу, что, вероятнее всего, он видел саму Святую Троицу, вечное благо и саму Вечную Любовь. Этому соответствует просветленное саксонское изображение. — 183 —
|