Великая ересь

Миша попробовал еще раз обратиться к предмету спора. Правда, с другой стороны и мягче:

• И всё-таки, по поводу атеистического экзистенциализма Сартра. Его доводы о нравственности атеиста неубедительны.
• Давай пока оставим Сартра в покое. И вспомним, что заглавие великого произведения Спинозы – именно «Этика». А начинается «Этика» с определения Бога как причины самого себя. Однако это божество Спинозы не трансцендентно и не лично. Тем не менее из представлений о великой и единой космической субстанции, в которую в один прекрасный день каждый из нас вынужден будет возвратиться, родится представление о терпимости и благожелательности, родится потому, что в равновесии и в гармоничности этой единой стихии мы все заинтересованы одинаково. – Отвечал за Костю, к которому был направлен вопрос, Витя.
• Почему же, интересно, мы заинтересованы в этом одинаково? – Насторожился Платонов.
• Потому что подспудно считаем, что не могла эта субстанция никак не обогатиться и никак не переформироваться под воздействием того, что мы все совокупно наработали на протяжении тысячелетий человеческого рода. Поэтому в подобной перспективе брезжит идея чего-то вроде жизни после смерти...

Когда Витя говорил о том, что божество обогатилось и преобразовалось на протяжении человеческой истории, Косте вспомнилась его личная встреча с Богом (или с тем, кто ему явился под этим именем во время наркоза) и еще разговор с Витей и Гришей о Боге, семиотике и лексикодах. Какая-то догадка готова была уже сложиться в его мозгу, но голос Саши вывел его из секундной задумчивости:

• Ну это всё-таки пантеизм хотя бы. А вопрос-то был о позиции Сартра...
• Хорошо. – Костя взял инициативу. – Давайте про атеистический экзистенциализм. Попробуйте, просто в интересах нашего спора, несмотря на память о переживании Благодати, допустить хотя бы на минуту гипотезу, что Бога нет. Что человек появился на земле по нелепой случайности: он предан своей смертной судьбе, и мало того – приговорён осознавать своё положение. По этой причине человек, ища, откуда почерпнуть ему смелость в ожидании смерти, неизбежно сделается существом религиозным. И среди многих примеров, которые ему удастся измыслить, в ряду примеров блистательных, кошмарных, утешительных – в некий миг человек обретет религиозную, моральную и поэтическую фигуру Христа, то есть образ всеобщей любви, прощения врагам, историю жизни, обреченной на крестную смерть во имя спасения остальных... Одна эта мысль вызывает у меня трепет восхищения и преклонения перед родом человеческим, сотворившим столь много ужасов и преступлений, но всё искупившим лишь тем, что он оказался способен желать и веровать, что вымышленный им образ – истинен. Вот вам этика экзистенциалиста-атеиста.
• Поэтично. – Произнес Витя.
• Допустим. – Платонов заметно смягчился. – Но ведь я не могу отбросить, как ты просил, факт Благодати, которой сподобился совсем недавно.
• В самом деле... – Поддержала мужа Саша.
• А почему нужно отвергать Благодать? Образ Бога столь давно и столь крепко укоренился в коллективном бессознательном, что стал вполне реальным психическим феноменом, обладающим колоссальной энергией. Отсюда и Благодать, да и множество мистических явлений, Откровений, чудес, в том числе и того, что мы все вместе пережили на той неделе.

У супругов при этих словах Кости случилось нечто наподобие шока. Оба застыли в неловких позах. У Миши даже чашка, по счастью пустая, выскользнула из руки: упала на ковер – уцелела. Впрочем, вскоре Платоновы оправились: пружина была оттянута, но вернулась на прежнее место.