|
Трудность описанной процедуры связана прежде всего с реакцией мыслительных привычек и умственных стереотипов. Дело в том, что в обычной повседневно. жизненной или познавательной установке роль горизонта играют именно они, бессознательна..... фундируя· каждую интенцию психики. Когда' мы соглашаемся с чем-либо или отрицаем что-либо, мы осознаем, как: 15 В. Russell, The Principles of Mathematics, I, Cambridge, ^03, p. 114. 113. 8-8 правило, лишь внешний объективно-предметный пласт мысли, данный в грамматически понятном одеянии, и упускаем из виду не только сам акт осознавания, но Ги—что важнее—предпосылки, обусловливающие его возможность. Это относится ко всем без исключения переживаниям психики, так или иначе обнаруживаемым jBOBHe. Психическая жизнь протекает в нас таким образом, как если бы скрытые ее предпосылки представляли собою нечто от века данное и незыблемое, так что возможность заблуждения или ошибок прчти механи-.чески исключается из зоны этих предпосылок и переносится в зону собственно высказываний, подлежащих ведомству логики и просто здравого смысла. Класси-яеским философским примером этой ситуации может служить критика познания Канта, пытающаяся достичь «чистоты» знаний на невыверенном и, стало быть, ^нечистом» фундаменте предпосылок. Достаточно лишь обратить внимание на те многочисленные места у Канта, где он говорит от «нашего» имени («наш опыт,», «наш рассудок», «наше познание»), идентифицируя это местоимение с «человеческим» вообще, чтобы картина полностью прояснилась. И когда Кант «доказывает» затем, что может и чего не может опыт, позволительно задать один вопрос, чей собственно опыт имеется в виду? Если «наш», то что за это «мы»? "Вполне бесспорно, что в это «мы» входят Ньютон, .Локк, Людовик XV, энциклопедисты, герои романов Ретифа де ла Бретона, старый Лампе, верный прислужник кенигсбергского профессора, и, разумеется, .сам Кант. И в то же время очевидно, что сюда при всем желании невозможно зачислить Николая Кузан-.ского, Мейстера Экхарта, Платона, Гёте, Сведенборга, Рпнальдино Ринальдини, Лобачевского, Казанову, короля Людвига Баварского и... даже умных обезьян из опытов Вольфганга Кёлера. Здесь опыт устроен иначе, и не просто иначе, а активно иначе и, главное, разнообразно иначе. Говоря конкретнее, Кант отказывает человеку,' скажем, в категориальном созерцании на основании факта, что «наш рассудок» устроен так. \·Этот «факт», выведенный путем индукции из перечисленных выше элементов частного класса «мы», возводится затем в степень всеобщности и необходимости, как если бы указанный класс включал в себя мощность множества всех подмножеств «мы», бывших, •настоящих и будущих. Но «мы» Канта, или, более — 77 —
|