Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

Грехи математической формалистики в этом смыс­ле грешили отнюдь не только против логики; Абеляр из XII века напомнил свободным умам, что есть на­стоящее и, по существу, единственное грехопадение. «Non est peccatum nisi contra conscientiam», гласит его забытая формула, и это значит: «Нет иного греха, кроме греха против сознания». Этой формулы не дано избежать ни одному из наших гордых знаний, какими бы они ни были сногсшибательными и какие бы фан­тастические выгоды они ни сулили. Распоясавшимся знаниям, отнявшим мир у сознания и отдавшим его на откуп «парадоксам», должен же быть, наконец, поло­жен предел, предел, санкционированный не установкой агностицизма, ни даже бессильно-нравственной трево­гой самих ученых, а осознанием самих знаний, и зна­чит, осознанием их кризиса, кризиса оснований, и зна­чит, осознанием их )безосновности, странного, почти ^обморочного провала в самих «азах» любой науки, так что оперируют гиперкомплексными числами, а в слу­чае простого натурального (естественного!) числа взы­вают к Богу (Кронекер), или получают нобелевские премии по физике и в торжественной (!) речи приз-

110

наются, что не знают, что такое ток (Роберт Милли-

кен).

Так, в торжественных речах. В частных же беседах или переписке всплывают наружу «телепатия» и «ма­гия».

«Эпохе»—не логическое развлечение скептика или софиста. Оно—великий пост, или страстная неделя, сознания, готовящегося ко встрече с самим собою. Оно—катарсис сознания, причем не в производно-эсте-^! тическом, а в исконно-медицинском смысле слова. Формы его осуществления разнообразны, но цель одна, и эта цель: поиск смысла, не смысла чего-нибудь, а смысла как такового, смысла вообще. Смысл вообще— единственное понятие, не подлежащее никакой анти-номике, за отсутствием отрицающего его противочле-на, ибо и бессмыслица в самый миг ее произнесения или просто мысленной фиксации уже осмыслена и, значит, не равнозначно антиномична смыслу, а пред­ставляет собою такое его отрицание, которое не мыс­лимо вне самого смысла. Это—бесконечный горизонт, окаймляющий и собственно осмысляющий все без исключения реальные и возможные ландшафты пред-метностей. Когда случается так, что предметы засло­няют горизонт, они, разумеется, даже в этом заслоне живы горизонтом; беда в том, что горизонт, остаю­щийся незримым, становится проблемой философских дискуссий и вообще становится проблематичным, как и все незримое. Начинают рассуждать, и рассуждают, к примеру, так: познание опирается на опыт, опыт— всегда чувственный опыт, чувственный опыт не содер­жит никакого горизонта, следовательно... С этого «сле­довательно» и следуют различные интерпретации. В одном случае горизонт и вовсе объявляется несущест­вующим. В другом случае он объявляется существую­щим, но на правах «веры», а не «научного знания» (это—случай «непознаваемого» горизонта). В третьем случае он становится «как если бы» горизонтом, или— мы слышали уже—целесообразной степенью нецелесо­образной степени фикции. В четвертом случае ему да­ют возможность стать трансцендентально истолкован­ной «вещью в себе», или недостижимым идеалом зна­ния. В пятом случае говорят, что если бы горизонта не было, его следовало бы изобрести, и изобретают це­лый набор горизонтов на вкус: от конвенциональных до героически-пессимистических. Обобщая случаи, 111