Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

сознание, обремененное «знаниями» («знаниями» в ка­вычках, ибо надо было еще решить, что такое знание), лишило себя возможности самосознания, и локковское наваждение о «tabula rasa» оказалось дважды абсурд­ным: во-первых, чисто теоретически, так как сознание никогда (даже в состоянии обморока) не бывает пус­тым, и во-вторых, чисто симптоматологически, так как сама мысль о сознании как «чистой доске» была лишь одной из бесчисленных «нечистот», пятнающих эту доску под флагом традиционных унаследований, мыс-лительных привычек эпохи и, наконец, просто суммы прочитанных книг. В этой парадоксальной ситуации (моделируемой по парадигме: за деревьями не видно леса—за знаниями не видно сознания) и следовало бы искать ключ к историческим срывам мысли как в ра­ционализме, так и в эмпиризме. Декарт, впервые в ' грандиозных масштабах осуществивший поворот мыс­ли от природных тайн к тайне собственной природы, первый же не выдержал ее «чудовищной глубины» (выражение Гуссерля) и отождествил «Я» с мышле­нием (если ego, то cogito), одновременно и логизиро­вав ? психологизировав сознание. Тем самым были -предначертаны пути антиномии рационализма и эмпи-

101

ризма, где в первом случае прототипом сознания ста­ла форма чистого логического понятия, а во втором случае сознание оказалось простым «пучком представ­лений». Reductio ad absurdum обоих путей разыгралась с безупречностью школьного силлогизма. Установив достоверность сознания фактом cogito, Декарт и по­следующий рационализм объективировали сознание с помощью его направленности на сущее, придя к выво­ду, что сущее познается априорно. Критика познания Канта внесла, в этот вывод скромнейший корректив;

пробужденный Юмом от догматической спячки, Кант показал не-сущесть самого сущего, так что сущее стало «вещью в себе», а априорное познание—позна­нием форм нашего мышления, т. е. логических понятий. Обобщить ситуацию выпало на долю Гегеля, но Ге­гель, согласный с Декартом в том, что мы мыслим сущее, не мог согласиться с Кантом в том, что сущее— «вещь в себе»; вывод напрашивался сам, и Гегель сформулировал его с виртуозной бесцеремонностью метафизика: если сущее познается в априорном по­знании, а в априорном познании познаются лишь по­нятия, то, стало быть, сущее и есть понятие, и кроме понятия нет никакого сущего, а есть лишь «подсвеч­ник, стоящий вот здесь, и табакерка, лежащая вон там»5. Аналогичная участь постигла и эмпиризм: здесь сущее, познаваемое первоначально в чувственном опы­те (Ф. Бекон), было, в конечном счете, к этому опыту и сведено. Фигура силлогизма оставалась той же: