Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

знать человека в теме самопознания, и это значило:

начать с конца, с настроения Фауста, протягивающе­гося к чаше с ядом в пасхальную .ночь, с одряхлевше­го Фауста, осилившего культуру в аналитике «специй» и обретшего новую неслыханную юность силою маги­ческого осознания себя «бедным глупцом», с Фауста, освобождающегося от чар культуры-Цирцеи в теме бесконечной верности ритму, блужданиям, пути. Надо " было обуздать центробежность знаний центростреми-тельностью со-знания и больше—само-со-знания, что­бы центр расширился до объема, а объем сузился 'до центра, ибо творчество—в чем бы оно ни проявлялось —есть всегда самотворчество; иначе оно—ничто, ким­вал бряцающий, идол в маске идеала, пустое занятие, \·тонченный самообман, разоблаченный однажды и на­всегда бессмертной яростью толстовской «Исповеди». Лишь тогда дегуманизированный функциональный" мир наново окрасится инкарнатом антропоморфизма, уже не наивного, а софийного, мудрого, и мерой куль­турного мира станет, по выражению Гёте, «триумф чисто человеческого»: все значимо лишь постольку, по­скольку гуманно и способствует росту гуманности. Исчезнет, быть может, ущербное деление наук на естественные и гуманитарные; гуманитарными (и по-столько естественными) окажутся все без исключения науки, так что гуманист будущего выявит себя -столь же ярко в разумно осмысленном и очеловеченном сциентизме, как гуманист прошлого—в филологии.· Лишь тогда по-новому восстанет неумирающая правда греческого вольнодумца, запечатанная непониманием веков: «Человек есть мера всех вещей». Мера травин­ки, колышимой ветром, и мера ледяных космических пространств, мера собственной гордости и мера собст­венного позора. Но чтобы правда эта не соблазняла ложными последствиями, следовало бы исчерпывающе высветлить ее горизонт и осмыслить ее в полноте. Он потому и есть мера всех вещей, что все вещи, в свою очередь, служат мерой и напоминанием собственной^ его человечности.

§ 2. Авгиевы конюшни сознания

В день захвата Антиохии персами жители города соорались в театр, скамьи которого были высечены в ^глуолении горы, увенчанной валами. Слух и зрение

99

всех были заворожены дивной игрой актера, который вдруг непонятно замер, съежился и, оборвав свой мо­нолог, начал бессвязно что-то лепетать, уставившись в какую-то точку. Он увидел со сцены персов, сбегав­ших вниз с горы и остававшихся незамеченными. Зри­тели, не подозревая ни о чем, стали роптать от недо­умения и возмущения, и этот ропот длился до тех пор, пока на театр не посыпались градом стрелы. Трагедия получила неожиданную развязку, и роль deus ex ma-china в ней сыграли персы.