|
он рискнул на эту последнюю честность в отличие от прочих своих коллег по факультету, продолжающих 6 «Может показаться ироничным,—замечает один из современных иссл1едрвателей феноменологии,—что философия, базирующаяся на поиске рационального оправдания всякой досто-, верности, должна была завершиться узаконением того, что грех» считали областью «мнения» (т. е. доксических очевидностей—' К. С.)». Richard Stevens, James and Husserl. The Foundations of Meaning, „Phaenomenologica" 60, The Hague, 1974, p. 125. S77 12—8 невозмутимо высиживать методологические нюансы в преддверии небывалых катастроф. «Философия, как наука, как серьезная, строгая, аподиктически строгая наука—отоснившийся сон (der Traum ist ausgetra-umt)»7. ' 2) Вторая предпосылка не менее существенна и, по-видимому, связана с первой. Речь идет о «трансцендентальной субъективности», или, в более поздней редакции, «эгологии», Гуссерля. Как бы мы ни оценивали общие итоги феноменологии, несомненно одно: гуссерлевский путь к универсальной науке представляет собою беспрецедентную в истории философии последовательную попытку обоснования строго научного знания через... субъективность. Мы умышленно задерживаем текст на паузе многоточия с целью подчеркнуть всю уникальность предприятия. Откровенно, субъективности никогда не везло на стезе научности; традиционно предпочтение было отдано объективности, которая почиталась за высшую доблесть анализа ц мыслилась в качестве едва ли не единственного критерия истинности. При этом как-то упускалось из виду, что если само разделение на субъективность и объективность обладает вообще познавательной значимостью, то возможность его составляет прерогативу именно субъективности. Эта очевидность лежит в истоках картезианства, но вся сложность ситуации заключалась в том, что, раз выбравши субъективность в качестве исходного пункта философии, рефлексия, обременяла себя труднейшей задачей не сбиваться с дальнейшего пути. Одно из двух: либо субъективность должна была быть домыслена до конца, чтобы оправдать свою первоположенность, либо же, недомысленная, она грозила тьмой недоразумений и апорий. Альтернатива, как правило, изживалась' в пользу второго выбора; домысливание субъективности оказывалось для рефлексии неким фантастическим лабиринтом в духе причудливых хитросплетений Борхеса, и тогда в целях самоспасения она ухватывалась за нить 'объективизма, который выводил ее на свет, хотя и ценою невосполнимых философских жертв. Так, в частности, случилось уже с Декартом, начавшим с чистой субъективности и свернувшим с полпути к объективистской — 123 —
|