|
-юч".ости— открытость всем темам (да, да, включая и 'тему «черной кошки», перебежавшей путь бравого последователя Огюста Конта) при условии, что темы эти должны быть сущностно увидены и сущностно прояснены, т. е. исследованы, а не отвергаемы с порога (именно, порога) в угоду идолу «строгой научности», которому вполне достаточно и... кризиса собственных оснований. Любопытная деталь. Лев Шестов, апологет беспочвенности и бескомпромиссный враг всякой научности, как «строгой», так и «приблизительной», рассказывает о своей встрече с Гуссерлем. «С загадочной настойчивостью» Гуссерль стал требовать от Шестова прочитать Киркегора, тогда еще Шестову· неизвестного. <Л\ак случилось, что человек, всю жизнь свою положивший на прославление разума, мог толкать меня к Кпркегарду, слагавшему гимны Абсурду?»4. Действительно удивительный .парадокс; Гуссерль, впрочем, сам отчасти прояснил его загадку. Прочитав в немецком издании книгу Шестова ^Скованный Парменид», он написал автору следующие глубоко симптоматичные слова: «Ваши пути—не мои пути, но Вашу проб-.'емагику я понимаю и ценю». Заметим, между прочим: так не ответил бы Шестову ни один из представителей академически-научной философии, и признание Гуссерля оказывается в этом смысле уникальным документом не только истории рационализма, но и личной ип-геллектуальной честности и мужественности. Следует., однако, внимательнее вглядеться в суть гуссерлевских слов. «Ваши пути—не мои пути»—сказано предельно точно, ибо пути и в самом деле были образцом противоположности. И сразу же после: «но Вашу проблематику я понимаю и ценю». Здесь начинается клубок недоумений. Если можно понимать и ценить какую-то проблематику, то возникает вопрос: почему бы не перенести ее на свои пути? Зачем оставлять ее на произвол беспочвенности и абсурда? Путь Шестова—упрямо-абсурдный поиск беспочвенности (одна из ранних книг его так и озаглавлена: «Апофеоз бсспочвенно-сги»); нельзя и вообразить себе большей активной враждебности всему строю феноменологии, если что и ищущей на своих путях, так это строгой, аподиктически очевидной «почвы» (довольно частая метафора в 4 Лев Шестов, Умозрение и откровение, Париж, 1964, с. 306. 175 книгах Гуссерля). Вот, между прочим, одно программное внушение из Шестова (приводится в целях наглядной контрастности); «Нужно взрыть убитое и утоптанное поле современной мысли. Поэтому во всем, на каждом шагу, при случае и без всякого случая, основательно и неосновательно следует осмеивать наиболее принятые суждения и высказывать парадоксы. А там— видно будет»5. Мы повторяем вопрос: при всей несовместимости и враждебности путей, более того., именно· в силу их несовместимости, как можно было жертвовать понимаемой и ценимой проблематикой, отдавая ее на откуп врагу разумности? Или Гуссерля хватило лишь на преобразование академически опрятных форм иррационализма? Зачем же тогда было ценить «неопрятную» проблематику? И, беря масштабнее, куда девался пафос универсальности, притязания на мир в целом? Мир в целом—это, между прочим, не только проблемы формальной апофантики и формальной онтологии; это—и срезы «проклятых вопросов», поднятых за последние два века Киркегором и тем же Шестовым, поднятых, между прочим (худо или хорошо— другой вопрос), экзистенциальными философами. Так вот, понимать и ценить эти срезы, но не иметь с ними дела, значит, не только жертвовать ими, но и вызывать вполне правомерную реакцию против себя: — 121 —
|