35 Это, собственно, не об имени, но о звуках, его воплощающих. 1 нашего ума38, необъятен для нашего слова39. По благости Своей Он открывает Себя в слове человеческом, но всякое слово наше остается ограниченным и условным40. Он же безусловно всесовершен. В Его имени в нашем слабом слове или нашем умопредставлении о Нем есть только приближение понятия о Нем к нашему уму41, но не тожест 36 Имя объемлет не признаки именуемого, а его самого. «Признаки», или «признак», и есть самое имя, коим именуемое именуется,— т. е. энергия, являющая своего деятеля (????????). 37 Да. Но, во-первых, этим Никон может доказать только то, что в этих случаях мы ставим себя не в одно и то же онтологическое соотношение с Богом, а он надеется доказать, что не ставим ни в какое; между тем даже и молитва молитве рознь, и на молитве мы ставим себя в разное соотношение с Богом. Во-вторых, Никон должен знать, что не всякое соотношение законно, и «беседовать или писать о Боге» есть нечто низшее, а то и прямо греховное. Именем мы ставим себя в соотношение с Богом, а нашими чувствами и др<угими> словами [вписано карандашом: семемою ] определяем, что мы хотим получить от этого отношения. Если мы хотим лишь беседовать о Боге, то почему же мы стали бы ждать чудесных исцелений? Но то отношение к Богу, которое устанавливается беседою о Нем, все же есть отношение к реальности, а не только к нашей идее. Мы соприкасаемся здесь с Богом, поскольку Он может быть предметом (реальным, однако) беседы, хотя возможно, что беседа эта, именно в силу содержащейся в ней реальности, опалит нас. 38 , 39 Поскольку наш «ум» и наше «слово» способны вместить энергию Божию, постольку они ею и наполняются. *° Но как же Он открывает, если слово все-таки остается условным. Значит, и откровение Его мнимо. Никон кощунствует. Разве Слово Божие мнимо? Разве иллюзия, что Бог открывает Себя? А раз воистину открывает, то, значит, как-то (пусть непостижимо!) слово перестает быть «ограниченным и условным». Пусть Никон по совести ответит: можно ли назвать «ограниченным и условным» св. Агнец? Если да—то он, Никон, пусть не вмешивается и в этот спор; если же нет, то почему он не видит невозможным для себя признать, что вино и хлеб стали не условными, а за представлениями, движениями нашего тела и звуками непререкаемо отрицает такое значение? Пусть этого нет! Но почему он принципиально отвергает. Разве Слово Божие (Св. Писание) условно и ограничено? А если пойти далее, то надо на этом же основании Никону отрицать и Божество Иисуса Христа, ибо в «ограниченном и условном» обитала вся полнота Божества «телесне». Не без причины о. Герман и др. подозревают, что Никон и подобные ему отрицают Божество Господа Иисуса Христа. — 264 —
|