Известно, что римско-католическая церковь выступала в качестве «наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» [12]. «Вследствие этого всякое общественное и политическое движение вынуждено было принимать теологическую форму» [13], а чтобы «нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости» [14]. Другим! словами, для победы над римско-католической церковью как социальным институтом необходимо было разрушить систему догм, обосновывающих ее господствующую роль в обществе. В этой системе центральное место занимало положение о необходимости церкви в спасении, требующее приобщения к «благодати». В существующих объективных и субъективных условиях опровержение авторитета церкви возможно было сделать только посредством ее же оружия. Ее претензиям на владение «божественной», пептон нужно была противопоставить, по меньшей мере, такую же жесткую и авторитарную доктрин)', каковой и явилась концепция «личной веры» [15]. В рамках христианства этого можно было достигнуть только противопоставлением «земной» ограниченности римско-католической церкви всемогуществу самого Бога. Вот почему протестанты единственным источником веры объявили Священное писание и выдвинули требование - во всем следовать «божьему слову», а не Священному преданию, санкционирующему эдикты церкви. Таково классическое объяснение того факта, что протестанты были более жестоки и фанатичны в «охоте» на ведьм и преследовании еретиков. Однако это объяснение нуждается в более развернутом дополнении, следующем из новейших разработок в науке. Исходным моментом здесь служит то, что протестантская идеология, адекватно выразившая обыденно складывающиеся представления о равенстве людей, о «внутренней» свободе человека, о его долге и призвании, стала «эффективным средством стимулирования специфически буржуазной активности» [16]. Ключ к пониманию указанного феномена протестантского фанатизма находится именно в носителе буржуазного сознания и активности, т.е. объяснение можно получить, исходя из функциональной модели природы человека. Действительно, отвечая на вопрос об эффективности человеческой деятельности, философы и мыслители сконструировали две противоположные модели - прометеевскую и сизифовскую [17], описывающие деятельность, выходящую за границы достижимого. Прометеевская модель исходит из непоколебимой веры в способности человека и коллектива осуществлять господство над природой, создавать совершенное общество и формировать личность человека. Эта модель напоминает конкистадора, идущего от победы к победе, правда, в ходе этого он страдает, несет жертвы, однако такая цена не очень велика в сравнении с полученными результатами. Прометеизм считает человека идеальным деятелем, который достигает свои цели при помощи рациональных и строгих методов, причем обещание не расходится с делом. Вопрос о невыполнении задуманного теряет свой эмпирический смысл. Такой оптимистический взгляд относится также к весьма сложной деятельности. — 237 —
|