Феномен человека - вчера и завтра

Бернард Клервоский не только придерживался аскетического мировоззрения, руководствовался этическим идеалом монашества, но и тяготел к мистицизму, так как считал, что овладеть божественной истиной можно путем непосредствено и интуиции, посредством погружения души в Бога. Иными словами, он отдавал предпочтение мистическому порыву божественной истине [31]. Его мистицизм противостоял схоластике, стремившейся овладеть божественной истиной при помощи диалектического анализа (ярким представителем схоластики был Пьер Абеляр).

Мистицизм, широко распространенный в XII в. и побуждавший тысячи людей уходить в монастырь, требовал воплощения мысли в чувственном образе. Небесный Сион, к которому стремились в своем религиозном созерцании мистики, ради которого переносили мучения и терзания аскеты, воплощался в земном Сионе (Иерусалиме). За последний страдали и воевали с оружием в руках в ходе крестовых походов. Поэтому неудивительно, что сближение интересов и вожделений католического духовенства и западноевропейского рыцарства привело к появлению религиозного фанатика нового типа - “духовного рыцаря”, входящего в братство воинствующих монахов или монашествующих рыцарей.

В XII в. в Иерусалиме возникли сначала орден храмовников, а затем орден иоаннитов, отличающиеся своим неистовством. “Духовный рыцарь” неустрашим, ведь он тело закрыл броней железа, а душу - броней веры. Вооруженный двойным оружием, он не страшится ни дьявола, ни человека, ему смерть не страшна. Бернард Клервоский так описывает действия тамплиеров и иоаннитов: “Подобно израильтянам, они миролюбцами идут в сражение; но когда бой открылся, отбросив прежнюю кротость, они становятся лютее львов и кидаются на врагов как на стадо овец” [32].

Средневековое мировоззрение вращается вокруг идеи царства божьего - идеального царства, которое воплощается на земле в христианской общине. Это царство божье на земле требует защиты земными средствами, поэтому христовы воины убивают и умирают ради Бога. Бернард Клервоский,

посвятивший себя служению небесному царству, фактически оправдывал войну, заявляя, что тамплиер не “homicida”, a “malicida” — убивает не человека, а зло [33]. В этом утверждении содержится в неявном виде обоснование позднейших злоупотреблении, когда священная инквизиция стала энергично истреблять еретиков и ведьм, не говоря уже о действиях орденов “духовных рыцарей” (тевтонского, ливонского и др.), которые мечом и огнем уничтожали чуждые им племена и народы, чтобы покорить их и завоевать новые земли.

Одной из специфичных форм религиозного фанатизма является самосожжение, характерное, в основном, для русских православных раскольников [34]. Самосожжение было широко распространено среди крестьянства и связано с “антихристовой” идеологией, которая с крайним фанатизмом воплощалась в жизнь патриархом Никоном. Его деятельность и политика были направлены на достижение церковью вселенской власти, причем в основе таких претензий лежало созданное еще в XI в. киевским митрополитом Иларионом “Слово о законе и благодати”, где выдвинуто положение о Руси как о “царстве благодати”, “Новом Израиле”, во всем равном Византии. Патриарх Никон мечтал стать вторым после Бога на земле, при этом царь оказывался на третьем месте. В данном случае Никон потерял в большой степени чувство реальности, поэтому в стремлении стать “наместником” Бога на земле он потерпел поражение. Для нас существенно то, что он продемонстрировал жестокую нетерпимость к тем, кто отрицал “единственно истинные” толкования религиозных догм и мнений. В результате церковных реформ произошел раскол, породивший десятки разлитых направлений и толков, а затем и сектантство. Патриарху Никону противостоял протопоп Аввакум, духовный вождь старообрядчества. Аввакум отнюдь не был невинным агнцем, этому ревнителю благочестия был не в меньшей степени, чем Никону, присущ религиозный фанатизм. В своем письме к царю Алексею Михайловичу он предлагал устроить “варфоломеевский” день очищения Руси от антихристовой скверны: “А что, царь государь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илья-пророк, всех перепластал во един день. Не осквернил бы рук своих, но освятил, думаю. Да воевода бы мне крепкой, умной, -князь Юрий Алексеевич Долгорукой! Перво бы Никона того, собаку, рассели начетверо, а потом бы никониан тех. Князь Юрий Алексеевич не согрешим, не бойся, но и венцы небесные примем!” [35].