Чума

были все те же, твердые на ощупь, будто во все суставы ввинтили гайки, и

Риэ решил, что вскрывать опухоль бессмысленно. В промежутках между прис-

тупами кашля и лихорадки Тарру кидал взгляды на своих друзей. Но вскоре

его веки стали смежаться все чаще и чаще, и свет, еще так недавно оза-

рявший его изнуренное болезнью лицо, постепенно гас. Буря, сотрясавшая

его тело судорожными конвульсиями, все реже и реже разражалась вспышками

молний, и Тарру медленно уносило в бушующую бездну. Перед собой на по-

душках Риэ видел лишь безжизненную маску, откуда навсегда ушла улыбка. В

то, что еще сохраняло обличье человека, столь близкого Риэ, вонзилось

теперь острие копья, его жгла невыносимая боль, скручивали все злобные

небесные вихри, и оно на глазах друга погружалось в хляби чумы. А он,

друг, не мог предотвратить этой катастрофы. И опять Риэ вынужден был

стоять на берегу с пустыми руками, с рвущимся на части сердцем, безоруж-

ный и беспомощный перед бедствием. И когда наступил конец, слезы бесси-

лия застлали глаза Риэ и он не видел, как Тарру вдруг резко повернулся к

стене и испустил дух с глухим стоном, словно где-то в глубине его тела

лопнула главная струна.

Следующая ночь уже не была ночью битвы, а была ночью тишины. В этой

спальне, отрезанной от всего мира, над этим безжизненным телом, уже об-

ряженным для погребальной церемонии, ощутимо витал необыкновенный покой,

точно так же, как за много ночей до того витал он над террасами, возне-

сенными над чумой, когда начался штурм городских ворот. Уже тогда Риэ

думал об этой тишине, которая подымалась с ложа, где перед ним, беспо-

мощным, умирали люди. И повсюду та же краткая передышка, тот же самый

торжественный интервал, повсюду то же самое умиротворение, наступающее

после битвы, повсюду немота поражения. Но то безмолвие, что обволакивало

сейчас его друга, было таким плотным, так тесно сливалось оно с безмол-

вием улиц и всего города, освобожденного от чумы, что Риэ ясно по-

чувствовал: сейчас это уже окончательное, бесповоротное поражение, каким

завершаются войны и которое превращает даже наступивший мир в неисцели-

мые муки. Доктор не знал, обрел ли под конец Тарру мир, но хотя бы в эту

минуту был уверен, что ему самому мир заказан навсегда, точно так же как