Чума

открывали. Из чего автор заключил, что старичок или обиделся, или помер;

если он обиделся, то потому, что считал себя правым, а чума его опро-

вергла, а если он помер, следовало бы поразмыслить о том, не был ли он

святым, как и их старик астматик. Сам Тарру так не думал, но считал, что

случай со старичком можно рассматривать как некое "указание". "Возможно,

- гласят записные книжки, - человек способен приблизиться лишь к подсту-

пам святости. Если так, то пришлось бы довольствоваться скромным и мило-

сердным сатанизмом".

Вперемешку с записями о Коттаре встречаются также многочисленные и

разбросанные в беспорядке замечания то о Гране, уже выздоровевшем и сно-

ва взявшемся за работу, будто ничего и не случилось, то о матери доктора

Риэ. Скрупулезно, с мельчайшими подробностями записаны беседы ее с Тар-

ру, что неизбежно при совместном проживании под одной крышей; манеры

старушки, ее улыбка, ее замечания насчет чумы. Особенно Тарру подчерки-

вает ее необыкновенную способность стушевываться, ее привычку изъяс-

няться только самыми простыми фразами, ее особое пристрастие к окошку,

выходящему на тихую улочку, возле которого она просиживала все вечера,

тихонько сложив руки на коленях, чуть выпрямив стан, и все глядела, пока

сумерки не затопят комнату, а сама она не превратится в черную тень, еле

выделяющуюся на .фоне серой дымки, которая, постепенно сгущаясь, погло-

тит ее неподвижный силуэт; о легкости, с которой она передвигается по

квартире, о ее доброте, которой светится все ее существо, каждый ее

жест, каждое ее слово, хотя непосредственно она вроде бы ничего особен-

ною при Тарру не сделала, и, наконец, он пишет, что старушка постигает

все не умом, а сердцем и что, оставаясь в тени, в молчании, она умеет

быть равной любому свету, будьте даже свет чумы. Впрочем, здесь почерк

Тарру становится каким-то странным, словно рука пишущего ослабла. Следу-

ющие за этим строчки почти невозможно разобрать, и как бы в доказа-

тельство этой слабости последние слова записи являются в то же время

первыми личными высказываниями: "Моя мать была такая же, я любил в ней

эту способность добровольно стушевываться, и больше всего мне хотелось

бы быть с ней. Прошло уже восемь лет, но я никак не могу решиться ска-