Чума

попадает в поле его зрения: суеверий, непозволительных страхов, болез-

ненной уязвимости встревоженных душ, их маниакального нежелания говорить

о чуме и тем не менее говорить только о ней, их почти панического ужаса

и бледности при пустяковой мигрени, потому что всем уже известно, что

чума начинается с головной боли, и, наконец, их повышенной чувстви-

тельности, раздражительной, переменчивой, истолковывающей забывчивость

как кровную обиду, а потерю пуговицы от брюк чуть ли не как катастрофу".

Теперь Тарру часто случалось проводить вечера с Коттаром. Потом он

записывал, как они вдвоем ныряли в толпу, обесцвеченную сумерками или

мраком, зажатые чужими плечами, погружались в эту бело-черную массу,

лишь кое-где прорезанную светом фонарей, и шли вслед за человеческим

стадом к жгучим развлечениям, защищающим от могильного холода чумы. Те

мечты, которые лелеял Коттар всего несколько месяцев назад и не мог их

удовлетворить, то, чего он искал в общественных местах, а именно роскошь

и широкую жизнь, возможность предаваться необузданным наслаждениям, -

как раз к этому и стремился сейчас целый город. И хотя теперь цены бук-

вально на все неудержимо росли, у нас никогда еще так не швыряли деньга-

ми, и, хотя большинству не хватало предметов первой необходимости, никто

не жалел средств на различные ненужности и пустяки. Широко распространи-

лись азартные игры, на которые так падка праздность. Однако в нашем слу-

чае праздность была просто безработицей. Иной раз Тарру с Коттаром долго

шагали за какой-нибудь парочкой, которая раньше пыталась бы скрыть свои

чувства, а теперь и он и она упорно шли через весь город, тесно прижав-

шись друг к другу, не видя окружающей толпы, с чуточку маниакальной рас-

сеянностью, свойственной великим страстям. Коттар умилялся. "Ну и штука-

ри!" - говорил он. Он повышал голос, весь расцветал среди этой всеобщей

лихорадки, королевских чаевых, звенящих вокруг, и интрижек, завязываю-

щихся на глазах у всех.

Между тем Тарру отмечал, что в поведении Коттара никакой особой злоб-

ности не чувствовалось. Его "Я все это еще до них знал" - свидетельство

скорее о несчастье, чем о торжестве. "Думаю даже, - писал Тарру, - что

он постепенно начинает любить этих людей, заточенных между небом и сте-