Чума

тель казался не по возрасту молодым, заметив, что из полуоткрытого рта

стекает струйка слюны, так что на этом сразу обмякшем лице стали видны

пометы времени, старость, Риэ почувствовал, как болезненно сжалось его

гор-то.

Именно такие проявления слабости показывали Риэ, до чего он сам ус-

тал. Чувства выходили из повиновения. Туго стянутые, зачерствевшие и ис-

сохшие, они временами давали трещину, и он оказывался во власти эмоций,

над которыми уже не был хозяином. Надежным способом защиты было укрыться

за этой броней очерствелости и потуже стянуть этот давящий где-то внутри

узел. Он отлично понимал, что это единственная возможность продолжать. А

что касается всего прочего, то у него уже почти не оставалось иллюзий, и

усталость разрушала те, что еще сохранялись. Ибо он сознавал, что на

данном этапе, границ которого и сам не сумел бы установить, он покончил

с функцией целителя. Теперь его функцией стала диагностика. Определять,

видеть, описывать, регистрировать, потом обрекать на смерть - вот какое

у него было сейчас занятие. Жены хватали его за руки, вопили: "Доктор,

спасите его!" Но он приходил к больному не затем, чтобы спасать его

жизнь, а чтобы распорядиться о его изоляции. И ненависть, которую он чи-

тал на лицах, ничего не могла изменить. "У вас нет сердца!" - однажды

сказали ему. Да нет же, сердце у него как раз было. И билось оно затем,

чтобы помогать ему в течение двадцати часов в сутки видеть, как умирают

люди, созданные для жизни, и назавтра начинать все сначала. Отныне серд-

ца только на это и хватало. Как же могло его хватить на спасение чьей-то

жизни?

Нет, в течение дня не помощь он давал, а справки. Разумеется, трудно

назвать такое занятие ремеслом человека. Но кому в конце концов среди

этой запуганной, изрядно поредевшей толпы дана была роскошь заниматься

своим человеческим ремеслом? Счастье еще, что существовала усталость.

Будь Риэ не так замотан, этот запах смерти, разлитый повсюду, возможно,

способен был пробудить в нем сентиментальность. Но когда спишь по четыре

часа в сутки, тут уж не до сантиментов. Тогда видишь вещи в их истинном

свете, иными словами, в свете справедливости, этой мерзкой и нелепой

справедливости. И те, другие, обреченные, те тоже хорошо это чувствова-