|
— Но ни одна из предыдущих комиссий даже не упоминала об этом. — Аббат был бледен. — Это недоразумение, господа. Ко мне всё время приставали с какой-то пропавшей автоколонной... Но... — К чертям собачьим ваши сказки, — Джордж воспользовался своим буддизмом, позволявшим сквернословить в монастыре. — Неужели вы думаете, что вам удастся отвертеться от нас подобными баснями? В Германии повесили каждого фельдфебеля, участвовавшего в убийстве наших пилотов, и вы зря думаете, что вас ждёт другая участь. Что вы сделали с этими людьми, аббат? Выдали немцам? Умертвили сами? Почему вы молчите? — Господа! — аббат был близок к обмороку. — Если это шутка, то она жестока в отношении человека, который вдвое старше вас, а в отношении священника она просто омерзительна. Всю войну в монастырь никто не обращался с просьбой об убежище. Да и какое право убежища есть теперь у монастырей? Вспомните монастырь Местиори, что там сделали парашютисты Кессельринга? — Мне очень жаль, аббат, — сказал я. Он с испугом посмотрел на меня, — О чём вы сожалеете, майор? — О том, что вы не хотите сказать правду, — подхватил Джордж. — Другими словами, что вы не хотите смягчить свою вину раскаянием. Вы вынуждаете нас... — Собирайся, — заорал я. — Ты поедешь с нами и будешь давать показания в подвалах военной полиции. Там сбивают спесь не с таких, как ты. Очевидно, за всю его жизнь никто никогда не осмеливался говорить с ним в таком тоне. Ужас, который я прочёл в его глазах, ясно говорил, что обстановка для него совершенно новая. Я готов поклясться, что когда я сунул руку в карман, аббат был уверен, что я вытащу наручники. Но я вынул сигарету, прикурил и сделал Джорджу знак прекратить артподготовку. Переиграть тоже было опасно. Следовало помнить, что аббату семьдесят лет, а это не тот возраст, когда получаешь удовольствие от острых ощущений. Его могла хватить кондрашка, а это вовсе не входило в наши планы. — Мой друг, — Джордж начал спускать нашу авантюру на тормозах, — конечно, погорячился. Однако, аббат, вы должны понять серьёзность предъявленных вам обвинений. Он был ещё не в силах отвечать. Его можно было понять, если учесть достоверность нашей истории. Я открыл рот, чтобы несколько подбодрить старика, как вдруг дверь кабинета открылась, и вошла девушка лет двадцати трёх, или около того, очевидно, привлечённая несколько повышенным тоном нашего с аббатом диалога. — Was ist los? — спросила она, с тревогой глядя то на нас, то на аббата. Поскольку аббат был ещё не в силах говорить, за него это сделал я: — 49 —
|