|
Похоже, что Уайльд был неправ, назначив себя судьей – при несовместимости его чувства ответственности за надежность и определенность мира с таким виденьем мира, когда эта определенность недостижима… Есть истина, и истина одна. Не может быть такой же, как она, И в то же время противоположной. А если это все же может быть, То с этим просто невозможно жить, – Но и без этого ведь невозможно… Бернард Шоу, который тоже каждому серьезному утверждению шутя подставляет зеркало, это утверждение переворачивающее, – совершенно свободен от такого ощущения растерянности и беззащитности. Создается впечатление, что он независим от своих парадоксов. Как ему это удается? Похоже, что просто он совсем не озабочен поиском истины, он не относится к этой проблеме серьезно, она для него заведомо не существует, и он даже не скрывает этого – ни от себя, ни от других. В «Пигмалионе» самым мудрым оказывается папа Дулитл, циник и безграмотный вымогатель, готовый торговать собственной дочерью. Он постоянно утверждает нечто, противоречащее общепринятому, но при этом отнюдь не лишенное смысла. И два высокообразованных джентльмена спешат его выпроводить, чтобы ненароком не потерять собственные убеждения. Но можно ли предполагать, что сам Шоу всерьез делает выбор в пользу именно этой мудрости? Нет, это только прием, с помощью которого автор высмеивает шаблоны мышления. Он всячески подчеркивает бездушность этих джентльменов, которые относятся к уличной цветочнице Элизе, дочке Дулитла, как к экспериментальному животному. И читателю предоставляется возможность выбора между цинизмом аморального алкоголика и цинизмом интеллектуалов, ставящих эксперимент на несчастной девушке безо всякого интереса к ее личности. Откровенно анекдотическая история с превращением ее отца в респектабельного джентльмена – это открытая демонстрация пародийности всего происходящего в пьесе. Даже там, где возникают серьезные моральные проблемы, они тут же девальвируются. Видно, что это не внутренняя проблема автора, а игра, и жонглирование парадоксами – часть этой игры. Для самого Шоу нет никакой проблемы. И не потому, что он не видит, что общепризнанное выглядит даже более убедительным, будучи вывернуто наизнанку, а потому, что обе версии для него одинаково не убедительны. Он выше их обоих, он просто освободил себя от чувства ответственности за поиск истины. Он знает, что не серьезен, но ничего другого этот мир не достоин. Истины нет – и Бог с ней! И это единственная аксиома, с которой он легко мирится и хочет заразить читателя таким же легким к этому отношением. Милый лжец… — 34 —
|