История нравов России. Восток или Запад?

Горожане стремились жить и наслаждаться жизнью, это привело к тому, что городская жизнь приобрела театраль­ный эффект. Понятно здесь свою роль сыграл театр Кабуки, который не только определил основное направление теат­рального искусства эпохи Эдо, но и оказал определенное влияние на все мировоззрение и культуру этой эпохи. Театр Кабуки, как зеркало, отражал новые нравы растущей япон­ской буржуазии и одновременно влиял на эти нравы благо­даря органической связи с веселыми кварталами. Ведь в Япо­нии куртизанки подчеркивают эстетическую сторону своей деятельности: «Воспитание для профессии гетеры», то есть возможно законченное эстетическое развитие человека, обу­чение внешней манере и художественной деятельности, име­ет здесь величайшее значение» (23, 114-115). Вот почему японец общается с куртизанками, вот почему он ходит в театр Кабуки - веселые нравы дают ему возможность про­вести свое время в свободной атмосфере и забыть гнет пов­седневной жизни.

Мир лицедейства во времена французского абсолютизма был проникнут духом порнографии и эротизма; к тому же театр тогда относился к числу главных развлечений. Ведь его посещали, в первую очередь, ради получения удовольст­вия - существенная потребность в веселых и грубых зрели­щах требовала пантомимы и фарса, и неудивительно, что даже серьезные пьесы почти всегда завершались ими. Э.Фукс пишет в связи с этим следующее: «Теперь это прежде всего публичное выставление напоказ известных чувств. Уже одно это объясняет нам то фанатическое увлечение, с которым в XVIII в. относились к театру почти все круги. Ибо, если наиболее страстным стремлением этой враждебной всему интимному эпохи было желание выставлять напоказ свои чувства, то театр, то есть такая форма, которая особенно ярко выставляет напоказ чувства, как нельзя лучше отвечает этой потребности. А чувства, выставлявшиеся со сцены на­показ перед публикой и возбуждавшие особенный интерес, вертелись, естественно, исключительно вокруг галантности.

Люди хотели наслаждаться эротикой не только активно, но и пассивно, быть свидетелями чужой эротики, зрителями эротики вообще» (296, 459).

Этим потребностям прежде всего удовлетворяли фарс и комедия, чье содержание зачастую представляло собою дра­матизированную порнографию. Во французских (и других западноевропейских) театрах большинство комедий и фар­сов, даже вполне приличных, есть мимическая перефрази­ровка флирта, который начинался дерзкими жестами и гру­быми ласками и заканчивался непередаваемыми непристой­ностями. Для более серьезных постановок характерны сце­ны насилия, чтобы привлечь внимание публики и добиться успеха. Особенно же нравились публике пьесы и песни, где действия происходят в графских или княжеских будуарах. В вышедших «Картинах Парижа» (1783 г.) говорится: «Пе­вицы предпочитают песни настолько откровенные, что при­ходится закрывать лицо веером. Каждая фраза здесь насы­щена двусмысленностями и грубыми шутками. Во всем ца­рит крайняя испорченность. Все женщины, развратные нра­вы которых описываются, - графини или маркизы, жены президентов и герцогов. Среди них нет ни единой мещанки» (296, 461). И поворот от скабрезности к рафинированному показу любовных чувств на сцене произошел только с побе­дой буржуазных идей и установлением господства буржуа­зии (и то ненадолго).