|
главная из них — болезнь и вынужденный режим, исключавший почти все удовольствия здорового человека. Столкновение произошло, как считала бабушка, когда Протопопов был назначен министром. Он справедливо полагал, что теперь доктор должен являться к нему. Но не дождался визита. Очередная порция порошков подошла к концу. И Протопопову волей-неволей пришлось ехать на Поклонную — он не хотел показываться в новом ранге на Литейном в качестве больного вне очереди. Лишние разговоры, любопытство... Протопопов некоторое время оставался в кабинете Петра Александровича. Бабушка- не присутствовала при их разговоре. Но неожиданно услышала громкий крик Петсана: «Вон! Вон из моего дома!..» И из дверей кабинета чуть ли не выскочил Александр Дмитриевич, бледный. Увидев меня, говорила бабушка, Протопопов быстро подошел ко мне и сказал: «Уймите вашего безумного старика, иначе я его вышлю из города!» — и направился к лестнице. — Дурак, болван, осел! — крикнул ему вслед Петр Александрович. Бабушка так и не могла узнать, из-за чего же разразился скандал. Петр Александрович лишь повторял: «Министр!! Не знает, что делать,— какой он министр?! Честнее — в отставку... Карьеристы проклятые... Только власть иметь!» На вопросы бабушки, что все-таки произошло, дед замахал руками и повторил трижды: «Пропасть, пропасть ведет!..» Протопопов был связан с доктором как пациент. Сохранились его телеграммы деду с просьбой срочно прислать габырь — тибетское средство. Очевидно, поэтому, когда Петр Александрович остыл, он попросил бабушку съездить к Протопоповым, извиниться за непозволительную врачу, он подчеркнул — врачу, горячность и объявить, что тот снова может бывать. «...Лето 1914 года. День объявления войны был жаркий. Я спросила маму, что такое война. «Война — это ужас»,— последовал ответ. С этого дня я уже не говорила по-немецки. Помню надписи в магазинах: «Просят не говорить по-немецки». Этот язык я знала так же, как и французский, и свободно болтала... Помню разговоры о войне. В доме постоянно ждали газет с известиями. В госпиталь на Поклонную привезли тяжело раненного Николая — в голову и в кисти обеих рук. Ему хотели ампутировать пальцы еще в полевом госпитале, но он, придя в сознание, упросил отправить его в Петроград к отцу. Отец спас ему пальцы... Помню его выздоравливающим у любимого рояля. Он уже мог играть часами. Он мне нравился, от него я не видела ничего дурного. — 48 —
|