Доктор Бадмаев. Тибетская медицина, царский двор, советская власть

После допроса нас отвели в трюм. Помню сквозь сон голос мамы, просившей матроса отправить мгня в Петроград, так как ждали смертного приговора — шло бурное заседания трибунала. Мне захотелось подняться наверх. Я прошла мимо часового на палубу. Смотрела на море. Потом зашла в каюту, там сидели не­сколько матросов, о чем-то спорили. Мое появление вызвало улыбки. Готовый для исполнения смертный приговор был отменен для всех арестованных. Потекли дни в заключении. Жили в трюме, по команде садились за стол: утренний чай, обед, ужин. Кормили хорошо, еда мне нравилась, отсутствием аппетита не страдала и ела все без разбора. Но в трюме было много черных тараканов, которых я очень боялась. И вот однажды на обед подали мою любимую запеканку из макарон. Съев половину, я, к ужасу, обна­ружила запеченного таракана. Я промолчала, но перестала есть. Старик Глинка-Янчевский (бывший редактор газеты «Земщина») спросил: «Отчего ты не ешь, деточка?» — «Не хочу, сыта»,— отве­чала я. Ведь меня воспитали так, что я не должна была замечать таких вещей. «Ну так я доем, если не хочешь»,— сказал Глинка-Янчевский. Я растерялась, не зная, как вести себя, а он тем време­нем доел запеканку.

Комиссар хорошо относился ко мне, он показал мне яхту. Наверху было роскошное помещение — зал, где лежали пушистые ковры, стояли зеркала, большой рояль. Мне разрешили поиграть на нем.

Между тем к отцу в трюм стали ходить больные из числа матросов, а у него были с собой лекарства. И он лечил. Однажды я чуть не навлекла на нас большую беду. Решила вести дневник и попросила служащую, которая выполняла обязанности заведую­щей столовой и уходила ежедневно на берег, купить мне тетради и карандаши, так как все письменные принадлежности у нас были отобраны.

На следующий день взрослых стали вызывать на допрос. Петр Александрович был хмур и молчалив. Ждали репрессий. Моя просьба о карандашах была истолкована как тайный приказ взрос­лых, чтоб наладить через меня отправку писем. Меня несколько раз строго допрашивали: кто поручил? В конце концов поверили в непричастность взрослых. Шли дни в ожидании каких-то перемен. И вот приказ из Центра: всех сопровождающих освободить и отправить на родину, остальных в Свеаборгскую крепость. Запом­нилась ночь нашей отправки с корабля. Мать горько плакала, рас­ставаясь с Петром Александровичем. Она выразила желание отправиться с ним, но ей не разрешили, да и отец советовал ей ехать в Петроград, хлопотать об освобождении его. Слез было много, ведь не известно было, просто ли это переезд в крепость или вновь стоит вопрос о жизни заключенных.