|
Механизм, следовательно, тут такой: идет речь
о формировании нового предмета—назовем его «пре-
красный кипарис» в противоположность «реальному
кипарису». Чтобы получить его, нужно подвергнуть
кипарис двум операциям: первая состоит в освобожде-
нии нас от кипариса как физической и зрительной
реальности, в уничтожении реального кипариса; вто-
рая операция состоит в придании ему тончайшего
нового качества, сообщающего свойство прекрасного.
Чтобы совершить первую операцию, мы ищем ка-
кой-то другой предмет, на который кипарис действите-
льно в чем-то похож, но в чем-то мало существенном.
Опираясь на эту несущественную идентичность, мы
заявляем об их абсолютной идентичности. Это абсурд,
это невероятно. Соединенные совпадением в чем-то
мало важном, во всем остальном эти образы сопротив-
ляются взаимопроникновению, отталкивают друг дру-
га. Реальное сходство служит на деле тому, чтобы
подчеркнуть реальное несходство обоих предметов. Там,
где обнаруживается реальная идентичность, нет метафо-
ры. В метафоре живет ясное сознание неидентичности.
Макс Мюллер обратил наше внимание на то, что
в «Ведах»9 метафора еще не нашла словечка «как»,
порождающего главное заблуждение. Наоборот, мета-
форическая операция предстает там открытой, обна-
женной, и мы присутствуем при акте отрицания иден-
тичности. Поэт в «Ведах» не говорил «твердый, как
камень», но «sa parvato na acyutas» — «он твердый, но
не камень». Как если бы он сказал: твердость поначалу
106
ЭССЕ НА ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ТЕМЫ В ФОРМЕ ПРЕДИСЛОВИЯ
атрибут скал, но «он» тоже твердый, однако не твердо-
стью скал, а новой твердостью, другого рода. Таким
образом, поэт предлагает Богу свой гимн—non
suavem cibum, то есть «сладкий, но не яство». Берег
приближается мыча, «но он не бык» *.
Традиционная логика употребляет способ утвержде-
ния отрицанием, согласно которому отрицание вещи
есть в то же время утверждение новой вещи. Так,
в нашем примере кипарис-пламя не есть уже реальный
кипарис, но новый предмет, сохраняющий от физичес-
кого дерева лишь мысленную форму, которая наполня-
ется новой субстанцией, абсолютно чуждой кипарису,—
призрачной материей мертвого пламени**. И наобо-
рот, пламя покидает узкие границы реальности, в пред-
елах которой оно пламя и ничего более, чтобы пере-
литься в чисто идеальную форму. В результате первой
операции предмет уничтожается как образ реального.
В столкновении предметов ломается их твердый остов,
и_внутренняя материя в расплавленном состоянии напо-
минает плазму, готовую принять новую форму и струк-
туру. Предмет «кипарис» и предмет «пламя» начинают
перетекать, превращаться в идеальную тенденцию ки-
париса и идеальную тенденцию пламени. Вне метафо-
ры, во внепоэтическом мышлении каждый из этих
предметов—термин, конечный пункт движения нашего
сознания. Поэтому движение к одному из них исключа-
ет движение к другому. Но когда метафора декларирует
их абсолютную идентичность с той же силой, что
и абсолютную неидентичность, она подводит нас к то-
му, что мы не ищем идентичности в реальных образах
этих предметов, а используем их всего лишь как отп рав-
ной пункт, как знак, за которым мы должны найти
идентичность новых объектов,—кипарис, который без
всякого абсурда мы можем считать пламенем.
— 81 —
|