ФИЛОСОФИЯ ИСКУССТВА И ИСКУССТВО ФИЛОСОФА
собствовало рожденному им новому пониманию живописи как ис-
кусства редуцированной от реальности «чистой» видимости, «живо-
писи только для зрения» (с. 509). Искусство это представляет собой,
по Ортеге, не реализм или натурализм, а сведение тел к визуальным
сущностям, цветовым фантазиям. Благодаря этому гениальному
открытию Веласкеса испанская живопись обрела свою националь-
ную самобытность, резко отделилась от итальянской. Впоследствии
по пути, открытому Веласкесом, пошли в конце ХIХ века импресси-
онисты.
Веласкес для Ортеги не только создатель живописи как мира
чистой видимости, где гениальное артистическое мастерство худож-
ника, его способность создавать зримую иллюзию внешнего мира
в его текучести и преходящести становятся самоцелью. «Есть в его
картинах печаль, серьезность, суровость, словно бы осуждающие
всякое веселье». Отсюда — ценность искусства Веласкеса не только
для импрессионистов, но и для художников середины XX века,
«столь упорно старающихся показать безобразную изнанку ковра,
именуемого жизнью» (с. 514).
В отличие от неизменного восхищения Веласкесом отношение
Ортеги к Гойе было более сложным. Это отчетливо ощущается
в печатаемом в настоящем издании фрагменте «Гойя и народное».
Ортега подчеркивает, что развитие Гойи шло очень медленно
и что «светлой головой он не отличался» (с. 515). Выходец из
далекого арагонского селения, он начал с картин, в которых господ-
ствовал стихийный художественный порыв, характерный для боль-
шинства испанских живописцев,—порыв, не умеренный «системой
торможений и запретов». После переезда в Мадрид в картонах на
темы времен года и других сельских сцен под влиянием первого
соприкосновения с придворным миром «начинает проявляться тот
Гойя, каким он мог и должен был быть» (с. 515). И лишь четырнад-
цать лет спустя, в 1790 году, когда он, вращаясь в аристократичес-
ком обществе, завязывает дружбу с крупными интеллектуалами того
времени, для художника начинается пора нового взлета. А еще через
пятнадцать лет, когда в Испании сказываются последствия фран-
цузской революции, Гойя черпает из тайников души новое вдохнове-
ние. Так, начав свой путь с несколько традиционной и условной
народности своих «бодегонес», Гойя приходит к сложному, драмати-
ческому расщеплению между «душой народного» (с которым связы-
вали его происхождение и юные годы) и представлением о иных,
высших, порою несколько призрачных нормах, отрывающих его от
родной стихии и внушающих обязательство перед самим собою
жить жизнью души и интеллекта. «Вырвавшись из традиций, в том
числе и из традиций живописи, в которых он жил до этого... Гойя
— 38 —