|
Когда тревоги и беды нашего времени являются
нам во всей своей неумолимой данности, говорить
о том, что они происходят от чего-то сугубо абстракт-
476
ИДЕИ И ВЕРОВАНИЯ
ного и духовного, может показаться чудачеством. Что
общего у какого-то духовного феномена и пережива-
емых нами ныне ужасного экономического кризиса,
войны, убийств, тревог, отчаяния? Никакого сходства,
даже самого отдаленного. У меня на этот счет два
соображения; первое: я еще никогда не видал, чтобы
корень цветка походил на сам цветок и на плод. И,
может статься, это удел всякой причины—ничем не
походить на свое следствие. Считать обратное—
ошибка, свойственная магическим воззрениям на мир:
similia similibus5. Во-вторых: кое-какие нелепости име-
ют право на существование, и высказывать их вслух—
дело философа. Платон, во всяком случае, без обиня-
ков заявляет, что на философа возложена миссия чуда-
ка (см. диалог «Парменид»). Не подумайте, что-быть
чудаком—легко. Для этого потребна храбрость, на
которую обычно оказывались неспособны как великие
воители, так и ярые революционеры. И те и другие
обыкновенно отличались немалым тщеславием, но
у них мурашки по коже шли, как только речь заходила
о такой малости, как стать посмешищем. Вот и прихо-
дится человечеству занимать храбрости у философов.
Но может ли обойтись человек без той последней
полномочной и полновластной инстанции, чью неумо-
лимую власть он над собой ощущает? Этой инстанции
как верховному судье поверяет он сомнения, обраща-
ется с жалобами. На протяжении последних лет такой
последней инстанцией были идеи или то, что принято
называть «разумом». Ныне эта ясная вера в разум
поколеблена, она замутилась, а так как именно на ней
держится вся наша жизнь, то и получается, что мы не
можем ни существовать, ни сосуществовать. И нигде
не видно никакой другой веры, которая могла бы
заменить ее. А потому и существование наше кажется
неукорененным — отсюда ощущение того, что мы па-
даем, падаем в бездонную пропасть. Мы судорожно
машем руками, не находя, за что бы зацепиться. Но
бывает ли, чтобы вера умирала по иной причине,
нежели рождение другой веры? И можно ли осознать
ошибку, еще не утвердившись на почве внезапно от-
крывшейся новой истины? Так вот, речь, стало быть,
идет не о смерти веры в разум, а о ее болезни. Поста-
раемся найти лекарство.
477
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Вспомните, читатель, разразившуюся в вашей душе
маленькую драму: вы едете в автомобиле (в устрой-
стве машин вы ничего не смыслите) и вдруг—«panne».
Акт первый: по отношению к поездке случившееся
носит абсолютный характер—дальше ехать нельзя.
Машина не притормозила, не приостановилась—она
остановилась совсем и окончательно. А поскольку вы
не разбираетесь в устройстве автомобиля, он представ-
ляется вам каким-то неделимым целым. И поэтому,
если в нем что-то ломается,—ломается все. Так что на
абсолютную остановку автомобиля несведущий чело-
век реагирует определенным образом—его ум начина-
ет искать абсолютную причину, и всякая «panne» ка-
жется ему окончательной и непоправимой. Отчаяние,
воздетые руки: «Теперь придется здесь заночевать!»
Акт второй: шофер с невозмутимым видом подходит
к двигателю. Подкручивает одну гайку, другую. По-
том снова садится за руль. Автомобиль победно тро-
гается с места, словно возродившись. Ликование. Спа-
сение. Акт третий: радость чуть-чуть омрачена под-
спудным неприятным ощущением, чем-то вроде
легкого смущения. Нам представляется, что первая
реакция отчаяния была нелепой, бездумной, ребячес-
кой. Как же это мы не подумали о том, что машина
состоит из разных частей и неполадка в любой из них
может привести к остановке автомобиля. Мы начина-
ем отдавать себе отчет в том, что абсолютный факт
остановки необязательно предполагает абсолютную
причину и что может быть достаточно ерундовой по-
чинки. Короче говоря, нам стыдно за свою невыдер-
жанность, мы преисполняемся уважения к шоферу—
человеку, который знает свое дело.
— 349 —
|