|
470
ИДЕИ И ВЕРОВАНИЯ
что оно продолжает скрыто существовать, иначе гово-
ря, человек не перестает уповать на действенность
интеллекта как на реальность — одну из тех реально-
стей, что составляют жизнь. И все же будем осторож-
ны и отметим, что одно дело верить в разум и дру-
гое—верить в рожденные разумом идеи. Ни в одну из
таких идей не верят непосредственно. Наше верование
относится к тому, что именуется интеллектом вообще,
но это верование вовсе не есть идея интеллекта. До-
статочно сравнить определенность веры в разум с име-
ющейся почти у всех неопределенной идеей разума.
Кроме того, разум непрестанно исправляет свои кон-
цепции, вчерашнюю истину сменяет сегодняшняя, так
что если бы наша вера в интеллект воплощалась в не-
посредственной вере в конкретные идеи, смена послед-
них неизбежно означала бы утрату веры в интеллект.
Но ведь происходит как раз обратное. Наша вера
в интеллект пребывает неизменной, ее не колеблют
самые скандальные теоретические открытия, включая
глубокие изменения в самой концепции разума как
таковой. Несомненно, смена теорий повлияла на
формы, в которых исповедуется эта вера, но сама вера
осталась.
Вот прекрасный пример того, что действительно
должно интересовать историю, если она всерьез наме-
ревается стать наукой о человеке. Вместо того чтобы
«создавать историю», то есть логизировать идеи разу-
ма от Декарта до наших дней, следовало бы попытать-
ся точнее определить, какой именно была вера в разум
в те или иные времена и каковы были последствия этой
веры для жизни. Потому что совершенно очевидно,
что перипетий жизненной драмы человека, уверенного
в существовании всемогущего и всеблагого Бога, и пе-
рипетии жизненной драмы человека, уверенного в его
отсутствии, различны. Точно так же, хотя и в меньшей
степени, будут различаться жизни того, кто верит в аб-
солютную способность разума познать действитель-
ность, как верили в конце XVII века во Франции, и то-
го, кто на манер позитивистов 1860 года верит, что
разум есть относительное знание3.
Такое исследование позволило бы со всей ясностью
увидеть изменения, которые претерпела за последнее
двадцатилетие наша вера в разум, и это пролило бы
471
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
неожиданный свет на многие, если не на все, тво-
рящиеся с нами странности.
Но сейчас меня больше всего заботит, чтобы чита-
тель понял, каковы наши взаимоотношения с идеями,
с миром интеллекта. В идеи мы не верим: то, что
предлагают нам мысли и концепции, для нас не реаль-
ность, но только... идеи.
И еще одно. Читателю не разобраться в том, что
же это такое, что предстает нам только как идея, а не
реальность, если я не призову его поразмыслить о «фа-
нтазии и воображении». Но ведь мир фантазии и вооб-
ражения—это поэзия. Я не ухожу в сторону, напротив,
именно здесь все и сосредоточивается. Для того чтобы
должным образом разобраться с идеями, осознать их
величайшее значение в нашей жизни, надо отважиться
теснее, чем прежде, сблизить науку и поэзию. Я бы
даже сказал—если кому-то после всего того, что я на-
говорил, еще хочется меня слушать,—что следует со-
гласиться с тем, что наука гораздо ближе к поэзии, чем
к действительности, что ее роль в общем устройстве
жизни очень схожа с ролью искусства. Нет никакого
сомнения в том, что по сравнению с литературой наука
кажется самой что ни на есть реальностью. Но именно
в сравнении с истинной реальностью является то об-
щее, что есть у науки с литературой, фантазией, умст-
венным построением, миром воображения.
— 345 —
|