В ПОИСКАХ ГЕТЕ
удалось стать натуралистом, и поскольку милостью
божьей он прежде всего поэт, Гете заставляет живуще-
го в нем поэта посещать рудник в Ильменау28 и вербо-
вать солдат, гарцуя на казенном коне по кличке Поэзия
(я был бы весьма признателен, если бы Вам удалось
доказать, что этот как будто бы конь — выдумка оче-
редного недоброжелателя).
Вот страшное подтверждение тому, что человек
располагает лишь одной подлинной жизнью, той, ко-
торой требует от него призвание. Когда же свобода
заставляет Гете отрицать свое неустранимое «я», под-
меняя его на произвольное другое — произвольное, не-
смотря на самые почтенные «основания»,— он начина-
ет влачить призрачное, пустое существование между...
«поэзией и правдой». Привыкнув к такому положению
вещей, Гете кончает потребностью в правде, и подобно
тому, как у Мидаса все превращается в золото, у Гете
все испаряется в бестелесных, летучих символах. От-
сюда его как будто бы любовные увлечения зрелой
поры. Уже отношения с Шарлоттой фон Штейн29 до-
вольно сомнительны, и мы бы никогда их не поняли,
если бы его как будто бы приключение с Виллемер30
окончательно не прояснило для нас той способности
к ирреализму, которой достиг этот человек. Если
жизнь — символ, не нужно отдавать чему-либо пред-
почтение. Спишь ли ты с Christelchen31 или женишься
в «идеально-пигмалионическом» смысле* на скульп-
туре из Палаццо Калабрано — все равно. Однако судь-
ба — полная противоположность подобному «все рав-
но», подобному символизму!
Проследим возникновение какой-либо идеи. Любая
наша идея — реакция, положительная или отрицатель-
ная, на положения, в которые нас ставит судьба. Чело-
век, ведущий неподлинное, подменное существование,
нуждается в самооправдании. (Я не могу объяснить
Вам здесь, почему самооправдание — один из основ-
ных компонентов любой жизни, и мнимой и подлин-
ной. Не оправдывая собственной жизни в своих глазах,
человек не только не может жить,— он не может
и шагу сделать. Отсюда — миф символизма. Я не став-
лю под сомнение его истинность или ложность ни
— 333 —